Голубые ступени / Stepping into the blue - стр. 20

Он смотрел на него, ещё не совсем вернувшись из дрёмы, как бы остановясь передохнуть на полпути, смотрел раскрытыми глазами и боялся шевельнуть даже пальцами – удивительно и неразделимо слились все они, самые близкие, в один образ, втиснулись в одну неразрываемую оболочку, нисколько не постаревшую и не изменившуюся за столько десятилетий, сквозь войны, узурпацию власти, геноцид, обман, отрицание веры и океан лжи, вечной, необъятной и неистребимой…

Тут, в лунном сумеречном свете, ему показалось, что он увидел мелькнувший профиль маминого лица, прильнувшего к ним троим и вдруг растворившегося в них, будто втиснутого сквозь их живую общую кожу. Он вздрогнул и уставился на сползшее далеко влево светящееся пятно, почувствовал, как горяча и потна его ладонь на тёплом, мерно вздымающемся и опадающем с каждым выдохом тельце. Сквозь стекло было видно, что ночь растеряла звёзды и медленно отступала перед рассветом.

Заскрипела кроватка, одеяло сползло одним углом на потемневший безлунный пол… Тогда он встал и, не боясь заскрипеть шагами, направился к двери, обернулся в её проёме и негромко сказал: «Спи, Малыш! Спи…» – потому что был уверен: и на этот раз он победил.

«Sleep, my Little One, sleep…» The everlasting moon silently casts the rectangular shape of the window onto the floor – part of it can be seen bending with the blanket which hangs down from the little bed. He has been sitting in the adjacent chair for goodness knows how many hours, leaning forward and laying his hand on the feverish little body just between the shoulder-blades. His other hand hangs down at his side, palm loosely open and fingers half-curled.

«Let all that weariness and pain flow down, down through these fingers,» he keeps repeating to himself, as the Wushu masters15 once taught him. And in his half-conscious drowsiness he imagines himself to be a pump, and that his hand lying on the little one’s body is draining away all the disease into itself, and then the fever and pain are flowing down through his other, drooping hand right down to the floor, where, mingling with the moonlight, they dissolve and disappear.

The space around him seems to expand to infinity, his eyes close, and now he sees himself, more years ago than he can count, lying on an old hospital-type bed, his bandaged cheeks puffed out with mumps, in the little corner room of a neighbor’s apartment, all alone from before sunrise until late into the night. His feeling of hunger then was unbearable, but he knew that, apart from two little pieces of sodden black bread there was nothing to eat in the kitchen, and that any attempt to put one of those pieces into his mouth and chew would only be followed at once by a steady stream of saliva, which would gnaw at his cheek-bone right below his aching ear, making him exhale noisily just to ease his pain a bit, and then he would have to go into convulsions and take in gulps of air so as not to choke from asphixiation. And this movement in his throat would again become unbearably painful, as though his head were cracking open and the pain were settling into the crack, just as prickly as the wire brush his mother used to wash her kerosine-blackened pots.