Голубиная книга анархиста - стр. 60
В голосе Бориса Юрьевича слышались и горечь, и радость, и удивление.
– Не жалеете? – безжалостно спросил Вася.
Борис Юрьевич крутил баранку, смотрел вперед.
– Нашли свободу-то? – не отступал Вася.
Борис Юрьевич глубоко вздохнул.
– Свободу?.. Иногда это точно есть, как разряд грозы. Разрыв такой. И в нем дышится, как древнегреческому богу. Хм. – Борис Юрьевич усмехался. – Ну, как-то так и бывает. Но… вообще поставить бы на въезде такие пугала, чтоб чинуш понос сразу пробирал, как появятся. Есть теория, что «Летучий голландец» команда покинула из-за низкочастотных звуков. Нельзя ли попытаться изобрести такое устройство? Я над этим работаю, – то ли пошутил, то ли сказал правду бывший авиационный инженер. – А в правительство посадить нового Некрасова.
– Хых, он же был картежник, все законопроекты продул бы.
– Да хотя бы ввели туда Мельниченко, например.
– Поэт такой? Новокрестьянский?
– Фермер, рубит правду-матку. Кроликовод, кстати. Дельный мужик. Смелый. У него хозяйство было: магазин, пекарня, мельница, цех по изготовлению мебели, рыбный цех, швейная мастерская. Ну, местные казачки захотели его крышевать, тот не дался, они его и пожгли.
– Хыхыхы, – засмеялся Вася. – Все символично в Обло-Лайя. Ряженые торжествуют. Кто френч Сталина напяливает, кто папахи. Никто не стесняется, не возмущается. Потому как мышление дремучее, феодальное. Ну, на уровне девятнадцатого века точно, зараза. Все вперед, мы – назад, в потемки. А жив хоть этот Мельниченко? В тюряге парится? Или уже свалил куда-нибудь?
– Да жив. Новое хозяйство, из кроликов шьет шубы. Я тоже собираюсь такой цех открыть, да с прошлыми долгами никак не расплачусь, увяз… А мне как-то чудной сон привиделся. Дело было так. Мужик какой-то в лодке плыл, веслом правил и пловцов собирал. Ну, чистый Мазай. А эти как зайцы. – Борис Юрьевич, улыбаясь, закурил. – И меня взял в лодку. Смотрю, у него борода такая мокрая, раздвоенная, длинная, – как у Некрасова, сообразил. И оробел, конечно, молчу. И вот мы вплываем вроде в долину. А посредине остров. Причаливаем. «Кто такие?» – вроде спрашивают. Ему ответ: «Крестьяне». И тут я смотрю, у мужиков крестики, у кого с ладонь, у кого совсем маленький, у одних на шее на веревке, у других в карман засунут. И крестики эти березовые. Я себя невзначай оглядываю: нету. Ни в карманах, нигде… Ну, думаю… Постояли. А тот лодочник с мокрой бородой Некрасова лег в лодку бородой кверху и заснул. И мы пошли так невзначай по острову. Узнаем, что температура здесь всегда двадцать пять градусов. Смотрим: островитяне-дети играют в мячик. И вдруг слышим: пение церковное. Глядим, точно, церковь стоит. И там люди поют, мужчины и женщины. Идем дальше и приходим к озеру – вода чистейшая, бирюзовая. Красота! И несколько мужчин рыбу ловят, смеются. Тут еще подошли люди и устроили для нас танцы. Танцевали по двое, мужчина с женщиной. Музыка откуда-то бралась, не знаю… И не полилась музыка, а понеслась – зажигательная. Танцоры ей под стать. И было в этих танцах что-то такое индийское, что ли, а сами мужчины и женщины и дети смуглые, черноглазые, все длинноволосые. Ничего выразительнее тех танцев я в своей жизни не видел. Движения танцоров были потрясающе красивы и как-то мудры. Словно в каждом движении… ну, книга. Или какая-то картина… Стали они и нас приглашать на танцы. Мы дичимся. Какие танцы, да? Переминаемся с ноги на ногу в своих сырых рубахах, мокрые штаны с пузырящимися коленями подтягиваем, лыбимся… Потом нас просветили кое в чем. Оказалось, на острове строго-настрого костры запрещено разводить. И вот странно. Да из чего их разводить? Остров весь в шелковистой траве-мураве, а ни одного деревца. Ветерок дует, и остров переливается, как конь гривой играет. У воды песочек белый. Кроме гражданских, там были и воины. С одним у меня состоялся разговор. Он опустил свою саблю и вынул из-за пазухи какие-то свитки. Я понял, что сейчас он посвятит меня в премудрости счастливой жизни. И первое, что он сказал, было вот что: христианство – это ислам, а буддизм – это христианство… И вот нанесло дымком!