Голубиная книга анархиста - стр. 41

Как жаль! Гармония невероятно свободного сна искажалась, все принимало какой-то карикатурный характер. На суше стоял американский полисмен, он охранял вход, над которым было написано: «Диснейленд». Туристы рассаживались по кабинкам. Соседи говорили о каком-то профессоре. К нему мы и собирались в этих кабинках на рельсах? Говорили, что знаменитый этот профессор сейчас оперирует женщину по имени… Диотима!

«Та самая Диотима, излагавшая свое учение красоты Сократу?» – спросил я у соседки. Старушка посмотрела на меня. Один глаз у нее был затянут кровавой пленкой. Она протянула программку. Там было написано: «От нравов он должен перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и, стремясь к красоте уже во всем ее многообразии, не быть больше ничтожным и жалким рабом чьей-то привлекательности… а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая его в неуклонном стремлении к мудрости, обильно рождать великолепные речи и мысли, пока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, он не узрит того единственного знания, которое касается прекрасного… Прекрасное это предстанет ему не в виде какой-то речи или знания, не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в чем-то другом… а само по себе, всегда в самом себе единообразное…»

Я опустил руку с программкой.

«Что же получается? В море я по своему желанию повернул к берегу пошлости и никуда не взошел по лестнице иерархии красоты? Как досадно и печально!» – воскликнул я.

Моя соседка лишь посмотрела на меня и поправила шляпку.

«Но что же случилось с мудрой мантинеянкой Диотимой? Что за операция ей понадобилась?» – спросил я.

Женщина лишь вздохнула.

Вася мгновенно сейчас на берегу вскрытой, как вена, реки вспомнил свой сон и ударил себя по голове.

– Дерьмо, зараза! Болван! – заругался он. – Она же и была Диотимой.

И он принялся усиленно вспоминать эту женщину. Но лицо ее как-то расплывалось. Только затянутый кровавой пленкой глаз он и смог вообразить. Почему же не сфотографировал ее, эту легендарную женщину? Или сфотографировал?.. Нет, только лебедей и смог снять, и то уже не в полете, а опустившихся на воду.

– Нет, нет, – бормотал Вася, возвращаясь, – следующий раз я буду умней… – Он приостановился. – Вообще не поверну к берегу? К пошлому берегу… Но тогда бы я и не встретился с Диотимой? А зачем мне она? Если верить программке, то и надо было дальше следовать лебединой тропой. Дурак.

И он с неудовольствием смотрел на вонючие шеды, на вагончик, как будто мог бы и не вернуться сюда из своего захватывающего полета.

– Ты не помнишь, сколько мы здесь уже тусуемся? – спросил он Валю.

Та пожала плечами.

– Уже март заканчивается, – проговорил он. – Интересно, когда же нам заплатят? Река вон вскрылась. Пора готовиться. Расслабляться нельзя. Обло-Лаяй рыщет. Никкор в любой миг может следаку все рассказать… Ну, указать направление, раскрыть план. И тогда на границе они перегородят речку сетью. Дерьмо, зараза. Ты еще не передумала, Вальчонок?

– Чего?

– Ну уходить из этих мест, из этой страны.

Валя сдула локон со щеки и кивнула. Но потом поинтересовалась, как же они попадут в заграницу, если у них нету никаких бумаг, документов, паспортов?

– Как, у тебя нет загранпаспорта?! – воскликнул Вася.

Валя растерянно глядела на него.

– А русский? – спрашивал Вася.