Голь перекатная. Картинки с натуры - стр. 30

– Ну ладно. Прошения будут готовы завтра утром. Скажи только, от кого писать, адрес, и больше ничего не надо. Завтра приходи и получишь прошения.

Колотов записал, что нужно, спросил, сколько детей у явившейся к нему женщины и сколько у ее сестры.

– Вдовы-то вы настоящие? – спросил он, провожая женщину.

– Настоящие, настоящие, венчанные. А моего покойника кто не знает? Вся улица знает. Пьяница был известный, не тем будь помянут, царство ему небесное. От вина и сгорел.

Когда Колотов выпроводил вторую клиентку, перед ним стояла маленькая древняя старуха со сморщенным лицом, выглядывавшим из платка и груды разных шерстяных тряпок, клочьев ваты и поеденного молью меха.

– Чего тебе, бабушка? – спросил он.

– Степанида Захарова, николаевская солдатка, – отвечала старуха, не расслышав вопроса.

– Понимаю, понимаю. И тридцать шесть рублей пенсии в год получаешь. Знаю я, знаю. Немного уж вашей сестры николаевской солдатки осталось. Так что тебе надо-то? В попечительство о передпраздничном пособии прошение написать?

Старуха шамкала губами. Она опять недослышала, о чем ее спрашивают, полезла в карман, вынула оттуда два медных пятака и проговорила:

– Уступи за десять копеек для старушки.

– Пятиалтынный, бабка. Дешевле несходно писать, – отвечал Колотов и закричал над самой ее головой: – Да о чем тебе прошение-то писать?

– О дровах, о дровах, о дармовых дровах, – отвечала старуха, услыхав, наконец, вопрос.

– Тоже о дровах. Да какие же тебе дрова, бабка, коли ты в углу живешь! Ведь в углу живешь?

– В углу, в углу… Два с полтиной за угол плачу.

– Ну вот видишь. Так зачем же тебе дрова-то, коли ты не квартирная хозяйка? Тебе не дадут. Не дадут тебе! – закричал Колотов.

– Отчего не дадут, коли всем дают. Что я за обсевок в поле.

– Тебя обязана отапливать квартирная хозяйка. Дров тебе не надо. Зачем тебе дрова?

– Мне-то? Продам, квартирной хозяйке продам. Ей продам. За угол сменяюсь. Да тебе мало гривенник-то, что ли? Так вот еще две копейки.

– Ничего мне не надо, ничего. Уходи. Зря о дровах писать будешь. Попусту только твои двенадцать копеек пропадут. Спрячь деньги и уходи.

Старуха не понимала и шамкала губами.

– Отчего же другие-то пишут? – спросила она наконец.

– Зря пишут. Тебе опытный человек говорит. Уходи. Мне написать прошение не лень, все-таки заработок, но я тебя же жалеючи отказываюсь. Спрячь деньги и иди.

Колотов выпроводил все еще недоумевающую старуху за дверь и сказал жене:

– А что бы нам адмиральский час справить? Сейчас пушка выпалила.

– Можно. Картофель сварился, селедка есть, – отвечала жена. – У тебя в посудине-то там осталось?

– Осталось-то, осталось, да мало на двоих. Что же нам бедняться-то? Сорок восемь копеек получил. Двугривенный министерству финансов пожертвовать можно. Ты накрывай стол и припасай все, а я живо спорхаю.

Колотов надел фуражку с замасленным красным око-лышком, взял с окна порожнюю бутылку и выбежал из квартиры.

Окраина Петербургской стороны. Утро. Мелочная лавочка в доме Мумухина, весь двор которого заселен угловыми жильцами, переполнена покупателями. Все больше женщины с головами, прикрытыми платками, кацавейками вместо платков, накинутыми на голову. Изредка появится мужчина, спрашивающий табаку за три копейки, или девочка ниже школьного возраста, требующая булавок на две копейки или что-нибудь в этом роде. Мужчины на работе или опохмеляются, дети в городских училищах.