Год Майских Жуков - стр. 3

К сожалению, кладовые памяти со временем только иссякают, им нечем пополняться, но даже то, что успело истлеть или зарасти сорняком, может быть добыто, очищено от примесей и отреставрировано, как фрески пизанского баптистерия или фаюмские портреты. И тогда перед глазами возникает размытая, но волнующая сердце картинка, которую при определенном усилии можно заставить двигаться, включив проектор памяти; в материальном мире этот фокус удался изобретателю Люмьеру.

Но коль уж мы коснулись глаза и его инструмента – глазомера, настроим наше зрение на ретроспективу. Заглянем в прошедшее время, сделав скидку на разрешающие способности глаза. И то, что выглядит нечётко или расплывчато, обведём и зафиксируем сложными манипуляциями правого полушария, породив неуловимую субстанцию, называемую воображением. Только воображением можно усложнить контур рисунка, придав ему контрастную игру светотени, выпуклость барельефа и цветовую гамму… то есть перемотать плёнку назад, заарканить прошлое и воссоздать место действия.

Описанные здесь события происходили в старинном городе на западной границе страны, которой уже нет в реальном мире, но острые грани её колючего герба до сих пор царапают память. Город был замечателен своими просевшими от дряхлости домами, готическими шпилями соборов, узкими улочками и тупиками, маленькими двориками, в которых даже спустя 30 лет после войны на капитальных стенах домов виднелись следы шрапнели – город в начале войны успели немного побомбить немцы, а в конце – обстреливали из дальнобойных орудий советские войска. Кинематографисты успешно облюбовали для съёмок его булыжные мостовые, поскольку по ним замечательно цокали, высекая искры, резвые лошадки, на которых восседали королевские мушкетёры; также хорошо украшала любой исторический кадр барочная лепка домов, а эпоху декаданса неплохо транслировали интерьеры в стиле европейского модерна.

Осенью и зимой этот город не просыхал от дождей и не вылезал из ревматической ваты туманов и грязной снежной слякоти. И только к середине мая устанавливалась тёплая погода, в каждом сквере расцветали махровые кусты сирени, дразня своим пьянящим запахом, своими феромоновыми флюидами любви. Тенистые каштановые аллеи и лужайки с плакучими ивами над тёмной водой парковых ставков становились излюбленным местом прогулок мамаш, с мирно спящими в колясках младенцами, а после заката солнца в темноте с этих же скамеек доносились приглушённые стоны любви. Но потом наступало капризное лето, приносило влажную жару, которую иногда перебивали слепые дожди или молниеносные, но обильные грозы, и тогда город, напоённый влагой, разбрасывал озоновую пыльцу над улицами и площадями.

Летом многие семьи отправлялись на курорты Закарпатья или в близлежащие деревеньки, где хозяйки готовили лёгкие овощные супы для своих постояльцев, но ревнивые мамаши усиленно пичкали капризных чад клубникой в сметане с сахаром и заставляли пить по утрам тёплое и сладковатое до приторности парное молоко.

Сам город с наступлением летних дней тоже преображался. На улицах появлялись продавцы мороженого и многочисленные тележки с газированной водой. Обрюзгшие продавцы в несвежих белых халатах с безрадостными лицами наливали горожанам переслащённый крюшон по цене четыре копейки стакан. Злые языки, тем не менее, утверждали, что они гребут на этом деле миллионы. Розовая пена крюшона быстро таяла на губах детей и взрослых, не в силах соревноваться с липучей шоколадной глазурью от эскимо.