Гобелен с пастушкой Катей. Книга 4. Зима в зеркалах - стр. 3

По собственной линии она ехала автоматически, ничто не отлекало внимания, поэтому нога болела и не слушалась больше, а мысли, выходя из состояния заторможенности, причиняли мучительное беспокойство. Как это с ней случилось, что случилось и как быть с этой неразберихой дальше – ни на один из вопросов у нее не находилось ответа. Подкатывал соблазн, и немалый, стряхнуть с себя прошедшие полдня как нелепое наваждение, вернуться к обычной жизни и постараться забыть кошмарное происшествие от начала и до конца. Дохромать до дома, сказать, что поскользнулась и неудачно упала, потеряла в темноте очки и шапку, тривиальные городские неприятности. И перейти к приятностям – что было обещано, но держалось в секрете. Вполне приемлемый вариант.

С каждым шагом приближения к дому приемлемый вариант становился единственным. Не только в милиции, но и дома рассказывать криминальные байки, которые полчаса назад были реальной действительностью, отчаянно не хотелось. К тому же были они совсем дурного вкуса, ко всему прочему. К моменту, когда она с трудом преодолела лестницу в парадном и вызвала лифт, свежие, непросохшие приключения мелькнули в последний раз перед мысленным взором, свернулись в клубок и закатились в темный угол памяти.

Потом, все это потом. И думать, и предпринимать что-либо, и звонить Александру Ивановичу. Пока с ней ничего не случилось кроме небольшого травматического инцидента. Да именно так и никоим образом иначе.

Утром следующего дня Алла Кирилловна Барсова, ранее Аллочка, по прозвищу Трехглазка, стояла без всякого дела у окна и смотрела, как метель закручивает белые пряди на сером фоне неба и вокруг темных тонких древесных веток. В квартире Алла была одна, никто не мешал ей смотреть в окно сколь угодно долго и разбираться в потоках снежных вихрей и своих не менее сложно закрученных мыслей.

Стоило признать, что накануне Алла перестаралась, она не только сохранила в тайне от домашних опасные для жизни и свободы похождения, но запрятала их в темный угол памяти так глубоко, что происшедшие события стали подозрительным бредом. Наподобие сна наяву, пригрезившимся от утомления, когда фантазия, не спрашивая позволения, рисует картины, одна другой причудливее.

Реальные события утром казались придуманными: люди в масках, вооруженные автоматами; перекошенное лицо Шуры; разговор, с перепугу Аллой не услышанный – они отрывисто угрожали, он нарочито спокойно говорил в интерком и телефон. Далее тошнотворно долгое ожидание в кожаном кресле, оно, казалось прилипло к ней намертво, потому, что в соседнем сидел парень, держал между колен автомат, курил тонкие сигареты и смотрел на Аллу пустыми светлыми глазами из прорезей шерстяной маски. Невидимое лицо с одними глазами, как воплотившийся кошмар, загипнотизировало Аллу до такой степени, что когда ей рявкнули: "Пошли!" она встала и пошла. Потом прошипели сзади: "Живее!", и она послушно прибавила шагу и не возражала, когда на голову ей натянули такую же маску, какие были на бандитах. Только запомнила, что охранник крикнул вслед: "Да это же она, она с ними!". Тот парень в пятнистой одежде, с которым пришлось пререкаться, когда она подходила к охраняемому помещению, совершенно не догадываясь, что лучше бы ей этого не делать.