Гнев пустынной кобры - стр. 19
– У меня только поясной кошель остался. Остальное забрали.
– Кто забрал?
– Турецкие жандармы. Остановили недалеко от Пафры.
– Сами-то откуда?
– Из-под Амиса.
– Вон как далеко вас занесло. Пятьдесят верст, а то и больше.
– Мы хотели избежать мобилизации. Пошли в Трапезунд. Не доходя до Пафры нас ограбили жандармы. Потом всех убили. Спаслись только мы с Василики.
– Жандармы! – Иван скрипнул зубами, сжав кулаки. – Зря я с отцом не пошел в горы. Мать пожалел. Отец уже там. Грабят сейчас повсюду. Вот уже и убивать начали. К этому все и шло. Но вы должны Бога благодарить – живые! А то, что денег и добра не осталось, так дело-то наживное. – Сын Акулини ободряюще толкнул собеседника в плечо.
– Спасибо вам, добрые люди. Куда нам теперь, ума не приложу.
– Оставайтесь здесь. В доме места хватит. А за роды работой отплатишь. У меня сейчас дел невпроворот. Чуть малыш подокрепнет, тогда и пойдете к себе. Ну как?
– От такого предложения грех отказываться. – Глаза Панделиса прояснели.
– Ну вот и ладно. Скоро уже они там?
– Пусть не торопятся. Лишь бы, как вы говорите, все сладилось!
– Так и говорим. Да я на русском только с матерью порой. Хотя отец любит русские песни. Говорит, очень похожи на греческие.
Панделису никогда не забыть эту первую ночь от рождения его сына. В доме стоял мягкий и в то же время настойчивый запах материнского молока. Он даже не сразу сообразил: что это так пахнет? И только воцарившийся волшебный покой подсказал, вернул к глубинам собственной памяти: это молоко! Он лежал на лавке у окна и смотрел, как угасала ночь и пробивались полоски утренней зари. Тихо сопел и покряхтывал во сне ребенок, ровно дышала Василики. Несмотря на все пережитое, Панделис ощущал волну подкатившего счастья так остро, что напрочь забыл про сон. Бледная луна уходила за оконный окоем, уступая дорогу солнечному свету. Резко прокричал петух. Все тот же. Дуб корявыми узловатыми руками выгреб из прояснившегося неба стаю ворон. Сверкнуло медное лезвие. И Панделис непроизвольно поежился. Словно кривой турецкий клинок. К горлу подкатила тошнота от неожиданно появившейся боли в сердце. Как стремительно меняется состояние человека! Только что он ощущал себя счастливым отцом, а стоило солнечному лучу сверкнуть, преломиться в смертельную сталь врага, как снова темень в душе и тяжесть за грудиной.
Панделис не заметил, как провалился в короткий сон, в котором он все летел куда-то неумолимо вниз. Перед глазами возникали странные, искаженные образы героев из когда-то прочитанных книг. Они кричали о чем-то немыми ртами. Но не летели вместе с ним, а лишь провожали черными, ни о чем не говорящими глазами. Он напряг все силы, чтобы вырваться из этого жуткого сна. И вырвался, вскочив на лавке. За плечо его трясла Акулини:
– Вставай-ка, сынок. Худо девке-то нашей!
– Что? Что с ней?
– Лихоманка у ей. Кровь заразилась. Надо бы за доктуром.
– Я, я, куда бежать?! – Панделис тер кулаками слипшиеся веки.
– Сиди тут-ка со мной. Мало ли чего снадобится. Иван быстрее обернется.
Старуха покликала сына. Тот без лишних слов кивнул и выметнулся из избы. Глухо застучали на дворе копыта коня. Иван даже не стал седлать. До соседнего села пять верст, где живет сельский доктор. Он привезет его, как обычно, на крупе.
Но у доктора Панайотиса в тот день образовалась большая очередь. Ивану пришлось ждать до вечера. Когда на закате короткого осеннего дня доктор Панайотис спрыгнул с крупа коня и вошел в дом, Василики была уже без сознания.