Глиняный род - стр. 8

Ретиш потрогал волосы надо лбом. Коротки ещё, не видать. У Зрина они до плеч. Его как-то брили, Ретиш уже не помнил, за что. А вот у Медары коса длиннее, чем у Умира, хоть ему двадцать, а сестре только шестнадцать. Верно, она и родилась разумной.

– Смейтесь, пока смеётся. Недолго только вам веселиться. Придёт срок – заплачете, – ворчала Благожа. – Скольких я вырастила за свои сто восемьдесят витков – все вы одинаково кончаете. Хорошо, если сына за собой оставить успеете.

– Матушка, я ещё мальцом был, когда ты говорила, что тебе сто восемьдесят. С тех пор витков пятнадцать прошло. Ты никак со счёту сбилась? – Умир внёс поленья, оставил их сушиться у печи.

– Не к чему мне считать. Всё одно, только горечь с витками умножается.

– Сколько ж отцу Умира было? – удивился Ретиш.

Зрин рассмеялся:

– Родуша, признайся, как ты его завлекла? Волосы под ветром распускала и приманные песни с девицами пела?

Ретиш, как ни сдерживался, прыснул смехом. Уж больно забавно представилась Благожа среди девиц, подманивающих женихов. Даже Умир сделал вид, что закашлялся, а сам улыбался в кулак.

Благожа покачала головой:

– Была бы моя воля, так никогда бы не понесла, никого из ваших прадедов, дедов и отцов. Род детей, только и сменяете друг друга, никто из вас за двести витков бороды не отрастил. Только откроется предназначенное, как вы отступаетесь, уходите к предкам. Насмотрелась на вас за свою жизнь, давно бы сама ушла, да оставить вас не на кого, вот и тяну эту ношу.

Умир подошёл к ней, обнял за плечи.

– Матушка, полно тебе, рано ли поздно, а родится тот, кто исполнит предназначенное.

– Духу ни у кого не хватит его исполнить. Ты бы, вместо того, чтоб мальцам потакать, жену себе присмотрел. Два витка до откровения осталось, успей сына родить.

– Которую присмотрю, ту не отдадут за меня. А с выбранной родовиками не хочу. Да и зачем губить девушек? Вот если исполню предназначенное и живым останусь, тогда и женюсь.

Благожа махнула рукой и села рядом с Медарой, взяла два льняных лоскута, стала простёгивать и набивать ивовым пухом. Вдруг отложила работу, развернула внучку к свету и убрала волосы с лица. За ночь царапины на щеках потемнели.

– Ты что же над собой сделала?

– Ничего. Это… так, в кусты колючие вчера угодила, – ответила Медара чуть слышно.

– В кусты, в которых от темнорожих чужаков пряталась, – захихикал Зрин.

– Займитесь делом лучше, чем злое попусту болтать! – прикрикнула Благожа, вздохнула и вернулась к шитью.

Дождь и к ночи не прекратился. В доме стало сыро и душно от печи. Целый день только и делали, что плели корзины. К вечеру от чадящих свечей щипало глаза. Поужинали снова пустой кашей. Из-за дождя даже рыбы было не наловить. Спать отправились рано.

Ретиш долго ворочался. Сон не шёл. Всё вспоминались их со Зрином насмешки над Благожей, и от этого свербело внутри. Благожа тоже не спала, вздыхала горестно, шепталась сама с собой. Ретишу от этого совсем невмоготу стало. Уж лучше пойти повиниться, чем мучиться. Он поднялся и прокрался на женскую половину. За занавесью Благожиного закутка горела свеча. Ретиш остановился, чтобы подумать, с какими словами войти, и тут услышал тихий скрип половиц. Занавесь приоткрылась, под неё скользнула тень в белой рубахе. Раздался шёпот Медары:

– Родуша, неспокойно мне. Повиниться хочу за братьев. Не углядела я, не почуяла.