Главный бой - стр. 12
К вечеру, когда солнце опускалось к виднокраю, ноги подкашивались, словно он трое суток бежал без воды и еды в полном доспехе, с мечом и щитом. Тягостное ощущение заставляло вздрагивать, с огромным трудом держал спину прямой, а плечи гордо развернутыми. Огромный багровый диск сползает по красному небосклону, как яичный желток по раскаленной сковороде, ветерок утих, наступает вечер…
Терем и весь двор, как в болото, погрузились в тянущую тишину, а тут неуместно громко по ту сторону забора послышался звонкий перестук копыт. Чей-то конь промчался в сторону ворот. Послышался требовательный стук. Добрыня открыл сам, во двор въехал, гордо подбоченясь, на высоком тонконогом коне Векша, молодой и верткий гридень князя, услужливый и подловатый.
Конь встал на дыбки, послушный, чуткий, звонко заржал. Копыта красиво потоптали воздух, а гридень бросил свысока:
– Что-то не торопишься перед княжеским человеком открывать ворота, Добрыня!
– За воротами не видно, – буркнул Добрыня.
– Чуять должен, – сказал Векша еще громче. Голос стал угрожающим. – Перед князем что-то скрываешь?
– Ты пока еще не князь, – отрезал Добрыня недружелюбно. – Что надобно?
– Князь Владимир изволит… – сказал гридень значительно. – А ежели великий князь изволит, то что ты супротив?.. Так, не человек даже…
На крыше аист поджал ногу, застыл, разогретый за жаркий день, теперь уже спит в тишине. Оранжевая солома на крыше хлева блестит, как расплавленное червонное золото, глазам смотреть больно. В окне терема на миг мелькнуло цветное платье жены. Во дворе все тихо, труба не дымится, все заснуло до утра.
– Так что же изволит князь?
– Великий князь, – сказал Векша угрожающе.
– Что изволит великий князь? – спросил Добрыня.
– Вот так-то лучше, – сказал Векша снисходительно. – Кто сегодня умаляет княжеское имя, завтра Русь продаст!
Добрыня стиснул зубы. Это не застава богатырская, а Киев, где всякая дрянь не только выживает, но и пристраивается. Всяк падок на лесть, а князь тоже человек. Подхалимы оттирают защитников земли сперва от княжеского стола, потом и с подворья.
– Ну-ну, – сказал он сдавленно, – ты тоже забыл, с кем разговариваешь, тварь.
Векша дернулся, конь под ним раньше ощутил злость огромного человека, пугливо попятился. Белесые шрамы на лице сурового хозяина терема сперва побелели, а потом стали страшно багровыми, вздулись, как растолстевшие сороконожки. Векша спохватился, не всяк склоняется перед княжеским гриднем! Иной сразу на дыбки, таких имя князя не пугает, прут на рожон, их не понять, от таких надо подальше…
– Ну, – сказал он поспешно, – князь не сказал…
Рука Добрыни метнулась вперед, словно стрела, что сорвалась с тетивы. Ногу Векши дернуло, он ощутил, что летит по воздуху. В спину грохнуло, в хребет больно ударила твердая как камень земля. В следующее мгновение огромная и крепкая, как ствол дуба, рука воздела Векшу. Расширенные глаза гридня оказались на уровне лица богатыря. Но Добрыня на земле, даже ноги расставил в стойке кулачного бойца, а подошвы гридня скребли по воздуху.
– Гм, – сказал Добрыня со зловещим спокойствием, – удавить тебя, что ли?..
– Добрыня… – прохрипел полузадушенный Векша. – Я княжеский гридень!
– Ага, значит, гридень… – сказал Добрыня задумчиво. – За смерда полгривны виры… за гридня – гривна, а за княжеского – полторы… Плевать, не в деньгах счастье, верно? У меня эти гривны складывать некуда. Подвал завален, надо тратить!