Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 г. - стр. 52
Первые сведения о начавшихся в Петрограде беспорядках император получил спустя пару дней, ведь он прибыл в Могилев (месторасположение Ставки) 24 февраля, в то время как первые «голодные» выступления начались днем ранее. Уже 28 февраля императорский поезд вышел из Ставки, направляясь к взбунтовавшейся столице. Царь пытался пробиться к своей семье, находившейся в Царском Селе и больной корью. Однако еще до выезда царя, 27 февраля, главкосев ген. Н.В. Рузский послал телеграмму императору, где намекал на желательность переговоров с оппозицией и неизбежность уступок. В частности, генерал Рузский прямо заявил: «Позволю себе думать, что при существующих условиях меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное удовлетворение». Связи генералитета с Государственной думой начинали действовать, хотя, разумеется, в эти дни еще никто не думал об отречении – речь могла идти только об очередном этапе ограничения царской власти в пользу буржуазного парламента. Участник войны верно подметил, что «генерал Рузский был первым из высших военных начальников, который решился открыто высказать свою солидарность с прогрессивным блоком Государственной думы, хотя и в довольно туманных выражениях»[90].
В связи с тем, что царский поезд не смог напрямую пробиться в столичный район, 1 марта он свернул в Ставку Северного фронта – Псков. Очевидно, что император рассчитывал на лояльность выдвинутых им генералов, а следовательно, на успешное подавление восстания в Петрограде. Соответственно, сам царь должен был руководить событиями из Пскова, при поддержке главнокомандующего армиями Северного фронта, а начальник штаба Верховного главнокомандующего ген. М.В. Алексеев, в руках которого находились все нити управления действующей армией – из Ставки. Однако Николай II обманулся в своих ожиданиях: и Алексеев и Рузский уже пришли к убеждению, что отречение царя неизбежно во имя сохранения монархии как таковой. Опыт других революций, где падение монархии неизбежно заканчивалось гражданской войной и террором, пропал втуне. Неудивительно: М.В. Алексеев и Н.В. Рузский были убеждены в том, что переворот станет верхушечным, не затронув широких масс населения и самого государственного устройства России. Простой размен одного царя на другого – так заверяли генералов оппозиционные политиканы, и потому генералитет сыграл роль пешек в стадии зарождения Великой русской революции 1917 г.
Император рассчитывал на безусловную лояльность ген. Н.В. Рузского – карьера генерала в период Первой мировой войны отчетливо говорила за это. Но имелись и негативные сведения, поступавшие от агентов охранки, и царь знал о контактах своих генералов с оппозиционерами. Например, после своей аудиенции у императора в конце сентября А.Д. Протопопов, назначенный министром внутренних дел, записывал в дневнике беседу с царем: «Гучков – Юань Шикай. И он дружен и в переписке со всеми фрондерами – Куропаткиным, Рузским, Кривошеиным и даже с Алексеевым»[91]. Представляется, что Николай II надеялся, что его собственные преференции, выданные главкосеву за 1914–1916 гг., перевесят дружбу с оппозиционерами; император не учел масонских связей. Сразу по прибытии императора в Псков позиция генерала Рузского четко определилась – по воспоминаниям членов царской свиты, главкосев немедленно, еще на перроне, куда прибыл царский поезд, заявил, что «теперь надо сдаться на милость победителя», подразумевая под победителем мятежную столицу и ее думских руководителей. Следовательно, стало ясно, что на организацию карательных войск на Северном фронте рассчитывать не приходится. Вскоре царю стала известна и точка зрения ген. М.В. Алексеева, который также твердо поддержал требование отречения.