Главная роль - стр. 7

– С голоду пухнешь аль баба выгнала?

– Сам ушёл, – сказал он зло и сбросил её руки с себя.

Агрессия её исчезла, и заговорила она жалостливым голосом, каким говаривала бабушка:

– Не добытчик, нет. Не можешь прокормить свою бабу, и стыд заел.

«Ишь. Психолог», – подумал с удивлением.

До этой минуты никак не мог он сформулировать для себя причину игры в гляделки с Лизой и Грифом, бегства из дома и чувства бесплотности, возникшего в результате единоборства с морозом, – он потерпел поражение. А главная-то причина вот она: он не может прокормить свою бабу. Не бабу – Лизу.

Не сегодня перестали платить в его НИИ. Целый месяц тыкался в подобные институты и лаборатории, но все они так же, как и их НИИ, сдохли: ни нужных веществ с оборудованием, приборами и прочими необходимыми составляющими для исследований, ни зарплат. Голый энтузиазм. Стал соваться в фирмы, растущие, как грибы в дождливое лето, русские и иностранные, но ни в одну его не взяли – то ли, как сказала дамочка, рожей не вышел, то ли эта рожа в улыбку не растягивалась.

Сейчас, стоя перед странной дамочкой, то ли блатной, то ли тонким психологом, видел, как перед смертью, бегущие картинки. Сидят перед ним Лиза и Гриф, смотрят оба собачьими глазами, а он подыскивает слова побольнее: «как актриса не состоялась», «ребёнка не родила». Лиза играет старуху – в нелепой одежде, скрывающей её подростковую фигурку, с волосами седыми, свинченными в неухоженный пук, типичный для старой девы. Папашка выговаривает Лизе: «Это что же ты плохо кормишь моего Лёсика? Похудел как!»

– Колоться будешь иль, как Карбышев, превратишься на морозе в статую? Правильно я поставила диагноз: остался без ням-ням, без бумажек шуршащих и бежал от своей бабы, подхватив спадающие с жопы портки? Ну? У меня времени на тебя нет.

И тут он разозлился:

– А ты из тех, кто вовремя сориентировался да посгребал к себе наши зарплаты, так? Воровать умеешь. Вот-вот, времечко для таких, как ты: мат-перемат, кулаки вместо слов, счётчик вместо мозгов и рентген вместо глаз – где это у кого плохо лежит, кто из homo sapiens – «слабак», «сопливый», а ну, на морозец его, пусть подыхает, а ну – мордой его в сугроб, а мы – в соболя упрячемся, рожу раскрасим, сигаретку в зубы сунем и купюры в сумку из кожи живой души!

Дамочка захохотала:

– А ты вегетарианец! А ты завидуешь?!

Он пошёл из сквера.

Оборвался смех.

Резко ухватила его за руку.

– Стоять, дурак.

– Это у тебя получается – оскорблять. Думаешь, всю жизнь будешь вот так шиковать? Бедная ты моя. Не ведаешь, что творишь. А про болезни и природные катаклизмы слыхала?

А про то, что стрелка-то умеет и на сто восемьдесят градусов поворачиваться – жопу (это твоё слово, бедная!) показывать! Думаешь, сила жизни – в шуршащих? Мне жалко тебя, цыпочка, – сыпал он не своими словами, неизвестно откуда подскочившими на язык. – Убить меня можешь, если в твоей кожаной пистолетик для этого дела имеется, а обидеть – нет, плевал я на таких, как ты. Это из-за таких, как ты, ворюг, нам и перестали платить в НИИ?!

И он пошёл из сквера, не ощущая ни рук, ни ног, ни губ. Небось, половина слов смазалась.

Но не успел дойти до выхода, как снова полетел в сугроб. И теперь дамочка не остановилась на этом: откинула сумку в снег, склонилась к нему и стала хлестать по лицу.