Гитлер - стр. 75

Смит, которому дела не позволяли задержаться в Мюнхене, предложил Ганфштенглю пойти вместо него на митинг НСДАП, где должен был выступать Гитлер. По словам молодого историка, на первый взгляд Гитлер показался ему типичным унтер-офицером с невыразительным лицом и привычкой командовать. Но стоило фюреру заговорить, как его мнение резко изменилось. Перед ним был подлинный виртуоз, куда лучше Теодора Рузвельта, сенатора от Оклахомы Гора и даже Вудро Вильсона, которого называли «серебряным языком». Гитлер в равной мере владел лексиконом домохозяйки, обеспокоенной пустыми полками магазинов, простого солдата или офицера. Он словно читал мысли богатого буржуа, разоренного инфляцией, или добросовестного чиновника, потерявшего место. Он сам верил в то, о чем говорил, и это придавало ему особое обаяние – высказываемые им обещания казались ему самому реальными. Наверное, невозможно лучше выразить ту силу, что привязывала Гитлера к толпе, как и силу его самовнушения. Фюрер, по словам Ганфштенгля, воспринимал толпу как женщину, которую нужно соблазнить; трибуна была для него «эрзац-постелью», в которой происходило совокупление с «женщиной-толпой». На самом деле он считал фюрера импотентом – на основе сведений, полученных от некоторых женщин и собственной жены, за которой Гитлер пытался нелепо ухаживать. Очевидно, что эти его замечания вдохновили многих комментаторов и историков, указывавших на «оргиастическую риторику» речей Гитлера. Кроме того, он находил в его речах лукавое остроумие и даже элегантность, напоминавшую споры в венских литературных кафе; о слабости кайзера в решительные минуты он говорил с мягким юмором. В то же время, упоминая левых политиков, он становился желчным и ядовитым; рассуждая о фронтовом братстве, Кемале Ататюрке или марше Муссолини на Рим – возвышенно-пафосным. Под влиянием его энергичной речи, сопровождаемой красноречивой жестикуляцией, аморфная толпа превращалась в единый организм, охваченный одним и тем же чувством. Ганфштенгль был одним из немногих друзей, удостоившихся приглашения в комнату Гитлера. Он оставил ее описание: ничего лишнего, кровать, загораживающая часть окна, стол, стул, несколько вытертых ковриков, книжная полка. На ней, в числе прочего, «История Первой мировой войны», «История» Людендорфа, «История Германии» Третшке, произведения Клаузевица, история Фридриха Великого, биография Вагнера, всемирная история, военные мемуары, книга по греко-латинской мифологии.

Кроме того, несколько романов, в том числе детективных, и, наконец, тома, явно читаемые и перечитываемые – «История эротического искусства» и «Иллюстрированная история морали» еврея Эдуарда Фухса. Какая улика для тех, кто настаивал на извращенных наклонностях фюрера! Но разве он один читал порнографические издания? Сведения подобного рода ни в коей мере не могут помочь нам разобраться в наличии садомазохистских черт в характере фюрера и их влиянии на преступные деяния Третьего рейха. Тем не менее отметим: не важно, был ли он извращенцем или психопатом, важно, что им двигала страсть – не ведающая меры, не признающая разумных пропорций. Этой страстью было величие Германии. Именно ее он и внушал тысячам разочарованных посредственностей – таких же, как он сам. Он не просто дал им цель и указал путь – он дал им мечту, заставил забыть о повседневных заботах и нищете. Это не «эрзац-постель», это новая вера, своего рода псведорелигия, сулящая рай на земле. И именовалась эта утопия Германской империей немецкой нации. Рейх станет реальностью – надо только выгнать евреев, как Христос изгнал торгующих из храма. Вообще в его выступлениях той поры очень часты ссылки на Библию; однажды он даже заметил, что для евреев самой компрометирующей книгой является Ветхий Завет, а ведь нельзя сказать, что его написали антисемиты.