Гимназисты. Истории о мальчиках XIX века - стр. 37

Мать Карташёва молча, взволнованно встала. В ней все бурлило и волновалось, но она как-то совершенно потеряла под собой почву. Она чувствовала своё полное бессилие и вместе с тем чувствовала, что её все больше охватывало желание чем-нибудь задеть неуязвимого директора. Но она побоялась повредить сыну и предпочла лучше поскорее уехать.

– Я хотел только сказать, – проговорил, вставая за женой, Карташёв, – я вполне разделяю все ваши взгляды… Я сам военный, и странно было бы не сочувствовать вам… Дисциплина… конечно… Но я хотел только вам сказать насчёт товарищества… Всё ж таки, мне кажется, нельзя отрицать его пользы…

Жена с неудовольствием нетерпеливо ждала конца начатого мужем совершенно бесполезного разговора.

– Совершенно отрицаю в том виде, как оно вообще понимается, – ответил директор, – а именно – скрывать негодяев, заслуживающих наказания.

– Боже мой, – прошептала Карташёва, – нашаливший ребёнок – негодяй!

И вдруг то, чего она боялась, что ещё держала в себе, вылетело как-то само собой:

– Но этот негодяй заслуживает всё-таки, чтобы его выслушали, прежде чем осыпать его бранью?

Директор вспыхнул до корня волос.

– Сударыня, если я смею сказать вам у себя в доме… Я сказал бы… Я сказал бы, что не считаю себя ответственным в своих поступках перед вами.

Карташёва спохватилась.

– Я прошу вас извинить мою невольную горячность… Это все так ново… пожалуйста, извините… У вашей жены есть дети? – обратилась она с неожиданным вопросом к директору.

– Есть, – озадаченно ответил он.

– Передайте ей, – дрожащим голосом проговорила Карташёва, – что я от всего сердца желаю ей и её детям никогда не пережить того, что пережили сегодня я и мой сын.

И, едва сдерживая слёзы, она вышла на лестницу и поспешно спустилась к экипажу.

Сидя в экипаже, она ждала мужа, который остался ещё, чтобы какой-нибудь прощальной фразой смягчить впечатление, произведённое его женой на директора… Мысли беспорядочно, нервно проносились в её голове. Чужая… Совсем чужая… Всё пережитое, перечувствованное, выстраданное – не даёт никаких прав. Это оценка того, кому непосредственно с рук на руки отдаешь свой десятилетний, напряжённый до боли труд. Убийственное равнодушие… Общие соображения?! Точно это общее существует отвлечённо, где-то само для себя, а не для тех же отдельных субъектов… Точно это общее, а не они сами, со временем станет за них в ряды честных, беззаветных работников своей родины… Точно нельзя, не нарушая этого общего, не топтать в грязь самолюбия ребёнка.

– Едем, – проговорила она нервно садившемуся мужу, – едем скорее от этих неуязвимых людей, которые думают только о своих удобствах и не в состоянии даже вспомнить, что сами были когда-то детьми.

Вечером было прислано определение педагогического совета. Тёма в течение недели должен был на лишний час оставаться в гимназии после уроков.

На следующий день Тёма с надлежащими инструкциями был отправлен в гимназию уже один.

Поднимаясь по лестнице, Тёма лицом к лицу столкнулся с директором. Он не заметил сначала директора, который, стоя наверху, молча, внимательно наблюдал маленькую фигурку, усердно шагавшую через две ступени. Когда, поднявшись, он увидел директора, – чёрные глаза последнего строго и холодно смотрели на него.

Тёма испуганно, неловко стащил шапку и поклонился.