Герои, почитание героев и героическое в истории - стр. 90

Но вот Виттенберг посетил монах Тетцель и стал вести здесь свою скандальную торговлю индульгенциями. Его послал на торговое дело Папа Лев X, заботившийся об одном только – как бы собрать хоть немного денег, а во всем остальном представлявший собою, по-видимому, скорее язычника, чем христианина, если он только вообще был чем-либо.

Прихожане Лютера также покупали индульгенции и затем заявляли ему в исповедальной комнате, что они уже запаслись прощением грехов. Лютер, если он не хотел оказаться человеком лишним на своем посту, лжецом, тунеядцем и трусом даже в той маленькой среде, центр которой он составлял и которая была подвластна ему, должен был выступить против индульгенций и громко заявить, что они – пустяки, прискорбная насмешка. Никакой человек не может получить через них прощения грехов. Таково было начало всей Реформации.

Мы знаем, как она развивалась, начиная с этого первого публичного вызова, брошенного Тетцелю, и до последнего дня в октябре 1517 года, путем увещаний и доводов, распространяясь все шире, поднимаясь все выше, пока не хлынула наконец неудержимой волной и не охватила весь мир. Лютер всем сердцем своим желал потушить эту беду, равно как и разные другие беды. Он все еще был далек от мысли доводить дело до раскола в Церкви, возмущения против Папы, главы христианства. Элегантный Папа-язычник, не обращавший особенного внимания на самого Лютера и его доктрину, решил, однако, положить конец шуму, который тот производил. В продолжение трех лет он испытывал разные мягкие средства и в конце концов признал за лучшее прибегнуть к огню. Он осудил писания беспокойного монаха на сожжение через палача, а самого его повелел привезти связанного в Рим, намереваясь, вероятно, и с ним поступить подобным же образом. Так именно погибли столетием раньше Гус, Иероним^>102. Огонь – короткий разговор. Бедный Гус! Он пришел на Констанцский Собор, заручившись всевозможными обещаниями относительно своей личной безопасности и приняв всевозможные меры предосторожности. Он был человек серьезный, непричастный мятежному духу. Они же немедленно бросили его в подземную каменную тюрьму, которая имела «три фута в ширину, шесть в вышину и семь в длину». Они сожгли его, чтобы никто в этом мире не мог слышать его правдивого голоса. Они удушили его в дыму и огне. Это было не хорошо сделано!

Я со своей стороны вполне оправдываю Лютера, что он на этот раз решительно восстал против Папы. Элегантный язычник, со своим всесожигающим декретом, воспламенил благородный и справедливый гнев в самом отважном сердце, какое только билось в ту пору в человеческой груди. Да, это было самое отважное и вместе с тем самое кроткое, миролюбивое сердце; но теперь оно пылало гневом. Как?! Я обратился к вам со словом истины и умеренности, я имел в виду законным образом, насколько человеческая немощь дозволяет, содействовать распространению истины Божией и спасению душ человеческих, а вы, наместники Бога на земле, отвечаете мне палачом и огнем?! Вы хотите сжечь меня и слово, возвещенное мною, и таким образом ответить на послание, которое исходит от самого Бога и которое я пытался передать вам?! Вы – не наместники Бога! Вы – наместники кого-то другого! Так я думаю! Я беру вашу буллу: она – опергаментившаяся ложь! Я сжигаю ее! Таков мой ответ, а вы вольны затем поступить, как признаете нужным.