Герои - стр. 72
– Это, видно, изменило твои взгляды.
– Урезало. Ровно вполовину.
Невдалеке от тропы, в непомерно тесном загоне блеяли овцы. Как пить дать, реквизированные – иными словами, украденые – у какого-нибудь незадачливого пастуха, лишенного в одночасье всего своего достояния, предназначенного кануть в глотках, а затем извергнуться из задниц войска Черного Доу. За загородкой из шкур, в считаных шагах от гурта, овец забивала женщина, а еще трое их свежевали, потрошили и вывешивали туши. Все четверо были по самые подмышки в крови, но это их нисколько не заботило.
За работой наблюдала пара шалопаев – судя по виду, без пяти минут рекрутского возраста, – и посмеивалась над тупостью овец, до которых не доходит, что делается за этой вот ширмой из шкур. Юнцы не задумывались, что в загоне прячутся как раз они сами, а за ширмой из песен, былин и отроческих грез безучастно поджидает война, по самые плечи в крови. Зобатый-то это видел хорошо. Так отчего же он сам безропотно жмется в своем загончике? Знать, оттого, что старой овце новых заборов не перемахнуть.
Перед поросшими плющом развалинами, давно присвоенными лесом, вкопали в землю черный штандарт протектора Севера. На поляне суетились люди, взмахивали хвостами привязанные у длинной коновязи лошади. В сыпучих снопах искр о металл скрежетало ножное точило. Какая-то баба колотила молотом по колесу телеги. Здесь же работал кузнец – держа губами горсть колец, собирал с помощью клещей кольчугу. Сновала ребятня с охапками стрел, с плещущими на коромыслах ведрами, с мешками, торбами и сумами бог весть чего. Непростое дело – насилие, когда достигает крупных масштабов.
Посреди всей этой колготни на каменной плите полулежал, опершись на локти и прикрыв глаза, какой-то человек – до странности непринужденно, учитывая общую загруженность работой; более того, с нарочитым видом бездельника. Человек пребывал в тени, а клин света, пробившийся между ветками, пролегал как раз по его спесивой ухмылке.
– Мертвые, – подошел и остановился, глядя сверху, Зобатый. – Или это принц, или мне чудится. Хотя кто еще может носить такие вот бабские сапоги?
– Стирийская кожа, – Кальдер приоткрыл глаза, надменно скривив губу так, как привык с детства. – Никак, Кернден Зобатый? Ты еще жив, старый нужник?
– Покуда есть нужда, живу, не кашляю, – Зобатый выхаркнул мокроту, угодив как раз меж изящных сапожек принца. – Куда я денусь. И кто это, интересно, сплоховал, дав тебе выползти из места ссылки?
Кальдер скинул ноги с плиты.
– Не кто иной, как великий протектор собственной персоной. Видно, не может побить Союз без моей могучей меченосной длани.
– И что он, интересно, задумал? Отрубить и кинуть ее в них?
Кальдер раскинул руки.
– Как же мне тогда удержать тебя?
Они заключили друг друга в объятия.
– Рад видеть тебя, старый дуролом.
– И я тебя, лгунишка егозливый.
Трясучка все это время хмурился из тени.
– Я вижу, тут у вас совет да любовь, – заметил он.
– Да я этого бздунишку, можно сказать, с пеленок растил, – Зобатый костяшками пальцев почесал Кальдеру волосы. – Вскармливал молоком со скомканной тряпицы, этими вот руками.
– Да уж. Матери не было, так он был мне за кормилицу, – пояснил Кальдер.
– Вон оно что, – Трясучка медленно кивнул. – То-то я смотрю.
– Нам надо поговорить, – Кальдер сжал Зобатому предплечье. – А то я истосковался по нашим разговорам.