Генералиссимус - стр. 73
Выстрел в спину
7 ноября 1932 года, в XV годовщину Октябрьской революции, по традиции на Красной площади проводились парад войск и демонстрация трудящихся.
Сталин стоял на трибуне Мавзолея в окружении соратников. Его жена Надежда Сергеевна шла мимо трибуны в колонне Промакадемии. Она была по-праздничному веселая. Помахала мужу рукой, вместе с другими кричала «ура!».
Минуя Мавзолей, Аллилуева на ходу попрощалась с товарищами и свернула на гостевую трибуну, – туда, где стояли жены других руководителей партии.
Все были радостны, празднично возбуждены.
Вечером состоялся официальный прием в Кремле с громкими тостами и концертом известных артистов. Надежда Сергеевна находилась рядом с мужем, иногда отлучалась поговорить с друзьями.
Ничто не предвещало беды.
После приема (на следующий день) Ворошилов пригласил близких друзей к себе на квартиру. Пришел и Сталин с женой.
Вот здесь и произошло непоправимое.
Много было разных слухов по этому поводу, в том числе и специально придуманных недоброжелателями.
Мне кажется, самым достоверным о происшедшем является рассказ дочери Сталина – Светланы.
«Анна Сергеевна (сестра мамы) говорит, что в самые последние недели, когда мама заканчивала Академию, у нее был план уехать к сестре в Харьков… чтобы устроиться по своей специальности и жить там. Анна Сергеевна все время повторяет, что у мамы это было настойчивой мыслью, что ей очень хотелось освободиться от своего «высокого положения», которое ее только угнетало. Это очень похоже на истину. Мама не принадлежала к числу практических женщин – то, что ей «давало» ее «положение», абсолютно не имело для нее значения.
…Мама стеснялась подъезжать к Академии на машине, стеснялась говорить там, кто она (и многие подолгу не знали, чья жена Надя Аллилуева). А в те годы вообще жизнь была куда проще, – отец еще ходил пешком по улицам, как все люди (правда, он больше любил всегда машину). Но и это казалось чрезмерным выпячиванием среди остальных. Она честно верила в правила и нормы партийной морали, предписывавшей партийцам скромный образ жизни. Она стремилась придерживаться этой морали, потому что это было близко ей самой, ее семье, ее родителям, ее воспитанию.
…Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала. Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции – к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма, и вокруг нее было тогда очень много людей, подтверждавших своим поведением ее веру. И среди всех самым высоким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в глазах юной гимназистки – только что вернувшийся из Сибири «несгибаемый революционер», друг ее родителей. Таким он был для нее долго, но не всегда…
И я думаю, что именно потому, что она была женщиной умной и внутренне бесконечно правдивой, она своим сердцем поняла, в конце концов, что отец, – не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и ее постигло здесь страшное, опустошающее разочарование…»