Где цветет чистодуш? - стр. 5

А рядом с ним, пока ничем не тревожила, спала, ждала своего часа маленькая спящая почечка. Однажды в пору прихода весенних теплых дней коснулся ее солнечный луч и она проснулась, почувствовав тепло, зашевелилась. Вскоре ей, малютке, в своей оболочке-люльке стало тесно. Пригретая солнцем, она развернулась и слегка коснулась основы черешка старого листка. И старый, так много переживший, упал. Наконец-то, он, упрямец, осознал: жизнь даруется только раз.

Подтолкнувшая его малютка вскоре превратилась в молоденький клейкий листок.

Взошло неспеша, увальнем солнце, и мартовский снег в лесу стал полосатым. Сине-лиловые тени дубов и лип перемежались с золотисто-розовыми солнечными лентами. Свет и тень параллельно расположились между собой.

Так и подзуживало: махнуть на все рукой, встать на одну из бесчисленных солнечных дорожек и, повернувшись лицом к свету, отправиться по ней, делая лыжню, в страну Радости и Счастья.

Быть может, оттого, что люди вечно стремились к свету и теплу, и называемся мы детьми Солнца?

Почему-то я всегда был уверен, что “свой” неповторимый голос присущ только человеку. У одного бас, у другого нежный тенор, у третьего… По нему, не глядя, можно отличить поющего-говорящего одного от другого.

У всех петухов, не сомневался, песня одна, и все они во всей деревне горланят на один фасон. Одинаково, думал, каркают все вороны, стрекочут все сороки, радуют слух соловьи.

…Неожиданно тенькнула синичка.

Я прислушался. Неужто она?

Птичка выводила весеннее “тини-тини-тини-и-и…” с таким своеобразием, что я сразу не поверил. Пела она будто бы чуть-чуть с картавинкой, но с большим изяществом, вдохновенно растягивая финальную ноту. “Может, пересмешничает?” – заподозрил было я её.

Ошибся. У синицы, как и у любой певицы или певца, просто-напросто оказался хорошо отличимый от других тембр.

“Счастливая!” – не удержался я от похвал, тронутый ее песней и своим “открытием”. Счастье-то, действительно, какое говорить и петь своим голосом, данным тебе богом! Но иногда оборачивается оно… Имеющие его, будь он неповторимо красив или не столь уж, но “свой”, нередко расплачиваются за него притеснениями, разными неудобствами и даже, бывает,.. головой. Вот ведь оно как.

Снег сходил. Звонкая капель с застрёх на теплые края смотрящих крыш исподволь переместилась на северные.

Жив-жив, жив-жив! – победным голосом заявил о себе мне воробей с подоконника. – Зиме конец! Зиме конец!

Дим-дим! Дим-дим! – услышал позднее, солнечным майским утром. На этот раз он пытался, как мне показалось, завязать задушевный разговор с каким-то, лишь ему знакомым, Димой. Приветливости, живости в его “дим-дим” было столько, что хватило бы, – пришел я к мысли, – на весь вольный свет.

А совсем недавно, выходя из дома, будто стеганул по уху дерзкий голосок с березы у крыльца:

– Тип-тип! Тип-тип!

Я опешил.

“Что-что? – чуть не слетело у меня с языка. – Так сразу и “тип-тип”! За что? За какую провинность? Или это не в мой адрес?”

Успокоился. Ведь “тип” – это не только злой, отвратительный, наглый… Слово имеет и иное, совсем другое смысловое значение. Однако интонация говорила о первом. Знать, не в духе был крикун. Обидел, верно, кто-нибудь. …А, может, я сам был в состоянии меланхолии? Ведь язык природы – что музыка. Одна и та же мелодия, фраза отдельная из нее, может восприниматься по-разному. Все зависит от настроения, от того, чем живет, чем наполнена твоя душа.