Гавань - стр. 10

Сам Ильич коротает время в маленькой будке с окошком, стоящей у входа. Надпись «Ремонт часов» на ней можно прочесть целиком.

– Вот ведь глупость какая, – говорит Ильич.

Он изучает значки, принесенные Художником. Кое-как наляпанные на белом фоне названия групп.

«Битлз», «Роллинг стоунз», «Металлика». На одном из значков – мужик с пропитой рожей рвет на груди тельняшку. На пузе надпись «я из Питера».

– Но ведь покупают, – застенчиво говорит Художник.

– Хрень покупают! – ворчит Ильич, – из Питера… а где тот Питер? Разворовали, замусорили. Барыги, ворюги, бюрократы!

– Вы бы еще царя-батюшку вспомнили, – миролюбиво отвечает Художник.

– И вспомнил! – распаляется часовщик. – Да не последнего, первого. Петр-то, небось, когда строил, другой город хотел. О столице мечтал! Цивилизованной и просвещенной… а у нас?..

– «Восемь месяцев зима, вместо фиников морошка», – цитирует Художник.

– Грамотный, – ворчит Ильич и тыкает пальцем в окно.

Поливальная машина под дождем моет улицы, щедро разбрызгивая воду.

– Вот и все у нас так. Видишь?..

– Ладно, Антон Ильич, – вздыхает Художник, – пойду. К вам клиент…

Длинноволосая фигура бредет к выходу, возвышаясь над посетителями на целую голову. Пародия на Петра, тощая и бесприютная, как призрак.

Клиентка нагнулась к окошку и жалуется:

– Опять стоят. С тех пор, как муж… только он мог с ними сладить. А я чуть-чуть стрелки подвела…

– Вы подводили стрелки? – Ильич вынимает из глаза лупу. – Я же вам говорил! Нельзя стрелки подводить, понимаете?

Он сокрушенно смотрит на собеседницу и ощупывает пострадавшие часы.

Руки белые и чуткие, больше подходящие врачу.

Часовщик сутулится – возраст, плюс долгие годы сидения согнувшись, с линзой в глазу. Оттого и морщинок вокруг правого глаза больше. Венчик пегих волос обрамляет обширную лысину. На работе он всегда снимает берет.

Вот сколько объяснять им: нельзя! На старинных часах стрелки не подводят! Аккуратно надо. Бережно.

– Что же вы, – сокрушается он. – Вот смотрите. Тихонько маятник снимаем. Без утяжеления стрелочки сами побегут. Быстро-быстро. Глядишь, минут через десять и догонят получасовое отставание. Сами они дойдут! Са-ми. Приходите завтра.

Клиентка исчезает.

Но у Ильича сегодня аншлаг. В окошко засовывается широкая лапа с перстнями-печатками, раскрытая ладонью вверх. Ильич борется с искушением в нее плюнуть. Сквозь окошко видит круглую, коротко стриженную башку, кожаную куртку поверх спортивного костюма и наглые пустые глаза.

Требовательное:

– Дед! – звучит, как команда. Привыкает сопляк повелевать.

– Антон Ильич, – спокойно отвечает старик, – а ты внучек, чьих будешь?

– От Ярого привет.

– И ему поклоны, – говорит Ильич. – Так и передай Ярославу: пусть, значит, не хворает, не кашляет…

– Дед, ты дурака не валяй. Бабло давай. Служба безопасности даром работать не будет…

– А я такую безопасность не заказывал, – ворчит Ильич.

Раскрывает коробку с наличкой и с отвращением сует в лапу синие фантики.

Бычок ржет:

– Маловато будет. Послезавтра опять зайду. И еще разговорчик от Ярого к тебе есть…

– Пусть Ярослав приходит и сам разговаривает.

– Слушай, дед, – бычок теряет терпение, – ты б не хамил, а? С тобой по-хорошему, а ты быкуешь.

Старик молчит, смотрит на мальчишку, которому лет десять назад на «Авроре» пионерский галстук повязывали. Во что превратился? В сволочь.