Гаугразский пленник - стр. 17
…– А тротил? И сразу же ударить по всем направлениям. Проверенный способ, Азмет. Глобалы легко впадают в панику.
– Не проходит. Эту тактику они давно раскусили.
– Значит, надо видоизменить. Но суть-то остается та же, ты ведь не станешь говорить, что они больше не боятся смерти…
Отец расхохотался – так страшно, что Мильям мгновенно отвела взгляд. И чуть-чуть отодвинулась в сторону: теперь в просвет между чьими-то колышущимися спинами ей был хорошо виден Сурген.
Он держался очень прямо, и потому даже сидя был на полторы головы выше всех вокруг – даже если не считать вороной папахи, гордо взмывшей над его сведенными к переносице бровями. Такой серьезный и такой красивый: алый башлык переливается золотой нитью, серебряные трубочки газырей сверкают на черном сукне бешмета. На поясе настолько тонкая и причудливая чеканка, что Адигюль, которая уже успела придвинуться чуть ли не на место отца – по левую руку от брата, – спрятала под накидкой свой, топорный и тусклый. А как изукрашены прикрепленные к поясу ножны кинжала, пистолет с длинным дулом и отделанная серебром пороховница!.. Мать, сидевшая справа от Сургена с маленьким Абсаларом на руках, не сводила восхищенных глаз со своего взрослого, нарядного, готового к войне четвертого сына.
Вот только Сургену недолго ходить в этой богатой одежде – на границе, рассказывала когда-то Ахсаб, все воины сразу переодеваются в купленный у приграничных пятнистый и уродливый… как его… камуфляж.
Впрочем, Мильям и сама это знала. Именно в камуфляже, грязном и заскорузлом от крови, прошлым летом привезли домой старшего брата Харсуна, второго сына в семье. Вон сидит у крайней циновки его вдова, успевшая стать матерью двоих сыновей. Пройдет еще год, и ее, возможно, кто-нибудь снова возьмет в жены. Может быть, даже Сурген, уже посвященный оружием… может.
– …слишком молод. И, скажу честно, он не был у меня самым способным учеником, Азмет. Я бы на твоем месте подождал, пока парень войдет в возраст.
– Ты не представляешь, что сейчас творится на границе, Асур. Я не могу так часто отлучаться, я – командир. И у меня каждый ствол на счету.
– Но…
– Сурген – мой сын. Он не может не стать хорошим воином.
Слова отца разнеслись по всему подворку, отчетливо прозвучав в тишине. В тишине?… Мильям поднялась и привстала на цыпочки. Действительно: музыканты прекратили игру, юные танцовщицы сложили покрывала и присели в рядок у циновки, а многоголосая толпа, прошелестев напоследок тихим шепотом, словно угасающий ветер в винограднике, умолкла, приготовившись слушать.
И Мильям, восторженно затаив дыхание, приготовилась тоже.
Он долго устраивался посреди подворка, кряхтя, что-то бормоча себе под нос и покрикивая на мальчика, который так и сяк укладывал для господина мохнатую кошму. Потом старик битый час настраивал струны, низко склоняясь к ним глуховатым ухом. Но все давно к этому привыкли. И готовы были ждать, сколько угодно, – когда он начнет говорить.
Сам Каралар-ван. Сказитель, чья слава разнеслась по всему Гау-Гразу.
– …И снова пришли чужие воины, и лилась кровь, и горели селения, и плакали женщины. А правители широких равнин вновь и вновь клялись своими ложными богами, будто хотят мира и любви. Мира, в каком живут владыки с рабами, любви, какой ван предается со шлюхой. Так повелось от века, люди широких равнин всегда мнили себя господами. Их лживые речи и кровавые клинки от века были направлены в одну цель – свободу великого Гау-Граза.