Гатчинский бес - стр. 31
К стану консерваторов, судя по высказываниям, примыкал также гласный Гатчинской городской думы Роман Алексеевич Меняйло, лет пятидесяти. Покуда он, взяв доктора Терентьева за пуговицу, заочно полемизировал с либеральными публицистами, требующими студенческих свобод и расширения прав земства, молодая жена его Полина Федоровна кокетливо поправляла прическу и украдкой посматривала на Сергея. Поймав женский взгляд, тот по неискоренимой гусарской привычке невольно приосанился, выпятил грудь и подкрутил усы, хотя пышные формы госпожи Меняйло были не в его вкусе.
Душой общества являлся кругленький редактор Девяткин. Оставив супругу Ангелину Григорьевну на попечение хозяйки дома, он колобком катался от гостя к гостю, целовал дамам ручки, подавал реплики. Наряду с Белозеровым он был героем вечера. Выяснилось, что опубликованное «Гатчинской мыслью» стихотворение об увядшей розе, которое Сергея изрядно позабавило, принадлежит перу журналиста. И теперь он пожинал плоды вдохновения.
Общество восприняло поэтический опус Михаила Даниловича весьма благосклонно. Веревкин сказал, что за такие стихи и Майкову было бы не стыдно, а Меняйло щедро сравнил творчество Девяткина с поэзией Фета, причем сравнение было не в пользу последнего. «Есть, есть у нас в Гатчине свои Тютчевы и Полонские», – вяло произнес доктор Терентьев, пожимая руку автору, радостно заалевшему пухлым личиком. Мадам Трефилова даже выразила готовность сочинить на стихи Девяткина романс и тут же, присев к роялю, взяла на пробу несколько аккордов. Сам собой родился дружно поддержанный тост за таланты, произрастающие на благодатной кружковской почве. И только меланхолический книготорговец Гатилов пил шампанское с таким видом, словно в бокал вместо вина ему плеснули раствор цианистого калия.
Мало-помалу гости разделились по интересам. Мужчины устроились у стола с припасами и принялись рассуждать о серьезном, к чему располагала сугубая близость царского дворца. Веревкин сообщил, что, по достоверным сведениям, государь ведет подвижнический, чуть ли не аскетический образ жизни. Из множества дворцовых апартаментов выбрал для себя и своей семьи лишь несколько небольших комнат, расположенных на антресолях. Встает ни свет ни заря, завтракает вареными яйцами и ржаным хлебом, после чего на весь день углубляется в работу. Развлечения и роскошь не жалует, балы и приемы стали редкостью, из-за чего большая любительница танцев императрица Мария Федоровна тоскует, хотя как верная жена воле супруга не противится.
Чиновник Трефилов подтвердил, что ровно так все и есть. Градоначальнику приходится время от времени бывать во дворце, и всякий раз он возвращается в присутствие, пораженный скромностью монаршего быта. «Какой пример для подражания! – взволнованно произнес Меняйло, прожевав кусок холодной говядины. – Вот так, забывая о себе, денно и нощно трудиться на благо государства, презреть веселье, положить все силы и жизнь свою на алтарь Отечества…» Он махнул рукой и утер невольную слезу. «В видах здоровья отсутствие излишеств – это хорошо, – кисло согласился доктор Терентьев. – Особенно если аскеза сопряжена с диетой…»
Женщины расселись у окна с видом на сад. Темы их беседы были проще и насущнее. Госпожа Веревкина возмущалась дороговизной городских рынков. «Да что же это такое! – мелодично вскрикивала она. – За курицу восемьдесят копеек просят. Золотая она, что ли? Поросенок битый – два рубля с полтиной отдай. А семга? Девяносто копеек фунт! Никаких денег не напасешься!» – «И не говорите, Лидия Прокофьевна, – поддержала Трефилова. – Вчера как зашла на рынок, так и обмерла вся. Статочное ли дело – фунт винограда сорок копеек, десяток лимонов – три рубля. Из Италии, говорят, везли. Да хоть из Бразилии! Чего цены ломить?»