Ганз Кристиан - стр. 4
***
Уф, ну и присказка у меня получилась. Аж взмок. Пять минут говорил, а считай всю жизнь свою рассказал. Сказочник и есть, балаболка.
Ну и вот, решил я, что все – хватит с меня. Навоевался. Настрелялся. И рванул домой. К Матери.
Добрался до нашего города и прямиком в Пароход. В центре-то что мне смотреть. Шпили торчат, огни горят, по периметру бетонные блоки и колючая проволока. Да и не пустят – вход по пропускам.
Пароход, это значит наш дом. Чудо довоенного строительства. Многоэтажка, длинная, километра на два, с выходами на обе стороны. Не пароход, а чисто сколопендра, я таких на юге повидал. И ядовитая такая же. В мое время ночами по дворам, переходам и лестницам лучше не ходить было. Да и при свете дня тоже. Хех. И Святой Иосиф не поможет.
Иду я, а тут и он сам из тумана выплывает. Пароход, как есть. Прям сверкануло в груди, ностальгия защемила. Кормой упирается в заброшенный торговый центр. Бок свой заросший кустами вывалил, аж об асфальт скребет. Палуба, в смысле крыша, туманом укрыта, одни провода в разные стороны торчат как паутина.
По палубе и переходным лоджиям над улицами и переулками можно без проблем из края в край прогуляться. Зашел и вышел, ноги не замочив. В Пароходе вообще можно несколько лет провести на улицу не выходя. Лавки на первых этажах дают пассажирам все, что душеньке угодно – сухую лапшу, шлюх, памперсы, мороженое, наркоту, пиво похожее на старческую мочу, сморщенный картофель, миску горячего бульона, бинты, книжки, алкашку, койкоместо. Народ тут живет простой, без претензий.
Сеть здесь нелегальная, все на вэпээне. Пароход не платит за электроэнергию и тепло. Дожевывает старые союзные еще коммуникации. Мусор почти не вывозят, жгут тут недалеко. Вонь с дымком с наветренной стороны и сейчас ее ощущаю.
Эх, Пароход-Пароходище. Детство мое. Своих не трогает, чужих не любит.
Иду, по сторонам зыркаю. Ну точно, не изменилось ничего, только хуже стало. Ободранное все, покоцаное, граффити везде, как татухи у шлюхи с Побережья вразнобой, углы зассанные. Под кустами, на лавке, подростки сидят, вон синхронно капюшоны повернули в мою сторону.
Дверь мне открыла девочка, мелкая совсем, лет 11, а может и того меньше, тонюсенькая, одни глаза на ножках. Вы к маме, спрашивает, проходите и сама дверь нараспашку. Ну, дурочка непуганая, как нездешняя. Я прошел, а она кричит в комнату: «Мама, врач пришел!». Тут моя очередь напрягаться стала. Что за врач, что за дела?
В комнату прошел, а там душно, лекарствами пахнет. Мать и так маленькая, и тут даже как будто еще меньше стала. Подушка и та раз в пять больше. Сама желтая вся, кожа висит, руки палочки, один глаз бельмом заволокло, а второй блестит. Искорка на месте. Нормально значит все. Держимся. Мать улыбнулась, хоть в самой жизни на сто грамм всего, и говорит:
– Познакомься, Ясна, это твой брат.
Так вот Малая, про которую я все талдычу вам, это Ясна и есть. Понятно? Но мне привычнее ее Малая звать. Ясна как-то совсем уж не по-нашему. Слишком светло что-ли. И так слепит. Есть у Малой такая особенность – мерцать. Уж не знаю почему, но мне так кажется. Сидит она где-нибудь в уголочке куклами своими занимается, или рисует, или по хозяйству че делает. И как будто светится, да не просто, а так с переливами. Совсем чуть-чуть, но мне заметно. Я даже Мать спросил, видит ли она. Та только рукой махнула. И вправду может после Лабы и войны мне в башку чего надуло, но вот так теперь. Вижу и все.