Г.Р.О.М. - стр. 17
А если атамановских разгонят раньше времени? Я даже смогу этому поспособствовать, сколько их схем я помнил, достаточно много. Но Ярик всё равно уйдёт в другую группировку, его в любую примут без всяких вопросов. Бандиты получат крутого спеца с боевым опытом, авторитета среди участников войны, а он – защиту от своих недругов, которых у него должно скопиться много.
Такое тоже не пойдёт. Не самому же новую банду организовывать? Ну нет, точно нет.
Мысли на этот счёт крутились в голове, но они пока казались нереалистичными. Вот только хоть я это и понимал, но уходить они никак не хотели, но пока не мог их увязать.
– До завтра, я к дядьке пойду, – я пожал Диме руку, и мы разошлись в разные стороны.
Я направился пешком к дяде, там было недалеко. Прошёл через дворы, затем мимо спортивного факультета, потом направился к медицинской академии, напротив которой стоял танк Т-34. Дуло смотрело в сторону спортфака, будто танк целился именно туда.
Вспомнилась старая городская шутка, что если медакадемию закончит хоть одна девственница, то танк сразу выстрелит. Но парни из спортфака никогда такого не допустят.
Я уже почти на месте. Зашёл во двор ближайшей пятиэтажки, поздоровался с бабками, которые сидели у первого подъезда и обсуждали городские новости, и поднялся на третий этаж. Где хранился запасной ключ, я знал, сразу выудил его из-за электрощитка и открыл дверь.
Здесь жил дядя Юра, родной брат матери. Когда родителей не стало в самом конце восьмидесятых, дядя Юра оформил надо мной и Яриком опекунство. Хороший он мужик, добрый, рукастый, но алкаш. Вот тётя Вера от него и ушла, в конце концов, и дядя Юра сейчас жил один.
Смазанный замок едва слышно щёлкнул, петли даже не скрипнули, когда я открывал дверь. В прихожке находилась самодельная полка для обуви, сделанная так качественно, будто была куплена на мебельной фабрике, и резкой шкаф. Всё это он делал сам.
Квартира – двушка, тесная, в большой комнате раньше ютились сам дядя Юра с женой, а в маленькой комнатушке мы с братом… Столько воспоминаний.
Шторы закрытые, в комнате царил полумрак. Дядя Юра, небритый, обросший, спал на кровати, громко храпя, от него сильно фонило перегаром. У кровати стояла табуретка, на которой лежала опрокинутая алюминиевая банка из-под пива, уже пустая. Из-под солдатского одеяла высунуты ноги, одна в дырявом носке. Цветной телевизор «Сони» включён, по нему показывали «Джентльмен-шоу». Звук убавлен до минимума, что там говорили, я не слышал.
В комнате срач, но это пока ещё не срач опустившегося человека, а просто беспорядок. Вроде бы ничего не изменилось. Я внимательно огляделся, подмечая детали, будто собирался писать протокол осмотра места происшествия.
Над дядей Юрой висел выцветший ковёр с оленем, а на нём наша фамильная ценность. Это трофей, доставшийся нам от нашего прадеда, участника аж трёх войн – русско-японской, Первой мировой и Гражданской.
На ковре висела старинная японская сабля, слабо изогнутая, с длинной белой рукояткой из рога и стальной дужкой для защиты пальцев. Внутри металлических ножен – потемневший от старости клинок с необычной формы остриём, причём сам клинок, как говорил один знакомый дядьки, коллекционер антиквариата, намного старше, чем всё остальное.
Скорее всего, клинок этот был от самурайского меча, что принадлежал предку японского офицера, убитого моим прадедом. Возможно, этот японский офицер в начале двадцатого века отдал фамильный меч на переделку по современным тогда стандартам, чтобы к старому клинку приделали рукоятку новой сабли, которые тогда стояли у них на вооружении.