Футляр для музыканта - стр. 11
Но, когда ему казалось, что вот-вот он найдет ответ, все исчезало, резкая боль в затылке заставляла сжать зубы, память обрывалась. Сознание тупо топталось вокруг одних и тех же никчемных мыслей, точно буксовало. Потом он проваливался в небытие, и образы знакомых ему людей, только что наполнявших его мысли, немедленно сменялись фантасмагорическими картинами бреда.
Второй вопрос, который волновал Гленна: что ждет его в немецком плену? Увидит ли он когда-либо снова Хелен и детей? Или, может быть, ему стоит позавидовать пилотам «Норсмана», что они оказались на дне Ла-Манша?
То, что его узнают, в этом не могло быть сомнения. И вряд ли с музыкантом гитлеровские служаки будут обращаться мягче, чем с кадровыми военными, попавшими в плен.
Он уже внутренне готовился к допросам и даже пыткам, но пока в его палате никто не появлялся, кроме средних лет медсестры, очень пунктуальной и аккуратной, а также женщины-врача, навещавшей его дважды в сутки.
По представлениям Гленна, она совсем не принадлежала к тому типу женщин, который так превозносили пропагандисты Третьего рейха. Скорее она была похожа на француженку и даже американку – тонкая, стройная, с копной темно-каштановых волос, связанных в узел на затылке, и с красивыми, зеленоватыми глазами, которые смотрели на Гленна с заботой и сочувствием.
Она осматривала его рану, давала указания медсестре. С Гленном она не разговаривала ни разу. И медсестра тоже молчала, только скрупулезно выполняла свою работу. Но почему-то у Гленна сложилось впечатление, что, если он пожелает заговорить с доктором, она не удивится и ему даже не придется вспоминать немецкий, она ответит ему по-английски. И он вполне допускал, что она намеренно хранит молчание и ждет, что он заговорит первым, так как не хочет, чтобы от волнения его состояние ухудшилось.
На подоконнике за окном послышался стук – две резвые синички, перепрыгивая одна другую, проскакали по покрытому инеем железу, одна из них несколько раз ударила клювом в окно. Затем они дружно перескочили на запорошенную снегом елку, на нижней ветке которой болталась сделанная из картона кормушка.
За дверью послышались шаги – в палату снова вошла доктор. Чуть приподняв голову, Гленн взглянул на нее, затем снова опустил голову на подушку. Доктор подошла к его постели. Достав из кармана халата очки в тонкой оправе, надела их, пробежала взглядом отчет о проведенных утром процедурах, затем сняла очки, ее зеленые глаза, окруженные едва заметными мелкими морщинками, взглянули на него. Он не стал делать вид, что спит или не замечает ее взгляда.
– Я в немецком госпитале? – спросил по-английски. – Как я сюда попал? Я ничего не помню, – признался тихо.
– Да, вы в немецком госпитале, более того, вы в Берлине, – ответила она спокойно и, взяв его запястье, замолчала на мгновение, слушая пульс.
– В Берлине? – изумился он и даже сделал попытку приподняться на локте.
– Нет, нет, лежите. – Она прикоснулась пальцами к его плечу, заставляя снова принять прежнее положение. – Я понимаю ваши чувства. – Она присела на стул рядом с кроватью. – Вы предполагали оказаться в Париже, а оказались в Берлине, тут есть от чего заволноваться, – ее тонкие бледные губы слегка дрогнули, она улыбнулась.
– Но как это случилось? – спросил он и недоуменно пожал плечами. – Последнее, что я помню, – это широкая серая гладь воды внизу, мы падали с огромной скоростью, потом удар – и все. Это случилось над Ла-Маншем. Мы должны были упасть в воду. Кто-либо выжил кроме меня?