Фрейд - стр. 107

Мотивы Фрейда, в смысле как терпения, так и внезапного обращения к энергичным действиям, гораздо яснее. Он всегда стремился к славе, но ценил славу, которая не куплена, полагая, что она приносит наивысшее удовлетворение: награда исключительно за заслуги. Он не хотел уподобляться человеку, который организует собственный день рождения, чтобы окружающий мир не забыл о внимании, которое обязан ему оказать. Однако разочарование от долгого ожидания статуса стало невыносимым. Реализм одержал верх над фантазиями. И над строгими нормами этики тоже. Пришлось принять Вену такой, какая она есть. Разумеется, Фрейд давно знал, что звание откроет перед ним многие двери и существенно увеличит его доходы, но одни лишь материальные соображения не смогли бы превратить его в, как он сам презрительно называл себя, карьериста – Streber. Как бы то ни было, заботы о деньгах – это его старые и хорошо знакомые товарищи. Скорее, обретенная возможность удовлетворить свое желание посетить Рим и превзойти своего героя Ганнибала позволила Фрейду смягчить отношение и к другим желаниям. Нельзя сказать, что он решил не обращать внимания на совесть – такую глубокую черту личности невозможно просто взять и отбросить, но теперь Фрейд нашел способы умерить жесткие требования к нравственности.

Все это, а также многое другое мы знаем из более чем откровенного письма Фрейда Флиссу. Его тон, смесь оправдания и извинения, показывает, чего стоила основателю психоанализа недавно обретенная решительность. Фрейд ждал, но «…ни один из знакомых не побеспокоился обо мне». Однако после завоевания Рима «удовольствие от жизни и работы несколько усилилось, а удовольствие от мученичества несколько ослабло». Должно быть, это одна из самых откровенных фраз, которые Зигмунд Фрейд когда-либо произносил о себе. Его совесть была не просто строга – она была жестока. Мученичество стало искуплением преступлений, совершенных или присутствовавших в юношеских фантазиях, – будь то бедность, одиночество, неудачи или преждевременная смерть. Нравственным мазохистом Фрейд не был, но все же некоторое удовольствие от страданий получал.

Об этом свидетельствует и его привычка драматизировать интеллектуальную изоляцию. В нем было что-то от адвоката и сказочника – оба этих ремесла предполагают склонность к ярким краскам и резко очерченным контурам. Кроме того, Фрейд был похож на застенчивого героя, который отождествлял себя с такими гигантами мировой истории, как Леонардо да Винчи, не говоря уже о Моисее… Эти игры ума, одновременно серьезные и шутливые, придают его сообщениям с поля боя некую величественную простоту. Впрочем, автобиографические свидетельства Фрейда фиксируют эмоциональную истину: именно так он ощущал свою борьбу. Шрамы от полученных ран продолжали болеть даже в зрелом возрасте. В 1897 году Фрейд вступил в венское отделение Бней-Брит – самой старой и одной из наиболее многочисленных еврейских общественных организаций, – основанное двумя годами раньше, стал читать популярные лекции своим соплеменникам. Чувствуя, что его словно подвергают остракизму, основатель психоанализа искал «избранный круг» людей, которые привечают его «…независимо от моей смелости». Воспоминания об этих годах неизменно портили ему настроение. «Но более десяти лет после разрыва с Брейером приверженцев у меня не было. Я находился в полной изоляции. В Вене меня избегали, заграница мною не интересовалась», – писал он четверть века спустя. Что касается «Толкования сновидений», книга, по его словам, почти не удостоилась рецензий в специальных журналах.