Френдзона - стр. 17
Не знаю, для чего это нужно было Софи, но сейчас я ей благодарна.
Звуки глухих хлопков доносятся из кухни. Впрочем, то, что парень там, подсказывает свет, льющийся только оттуда, потому что в остальных частях дома темно.
Сбрасываю балетки и бесшумно двигаюсь в сторону столовой.
Мои стопы вспотели.
Уверена, я оставляю после себя влажные следы на ламинате, но я нервничаю и ничего не могу с этим поделать. Мои ладони тоже влажные.
Останавливаюсь в дверях и замираю, глядя на то, как Стёпа поочерёдно открывает навесные ящики кухонного гарнитура. Во мне что-то щелкает, отбрасывая на много лет назад в эту самую кухню, где мне шестнадцать, а ему пятнадцать.
Черт!
Гоню ненужные воспоминания и разглядываю спину чертыхающегося парня.
Боже, он великан!
И я ловлю себя на мысли, что любуюсь его видом сзади: этой мощной спиной, руками, темной вихрастой шевелюрой и крепкими ногами. От того тощего мальчишки ничего не осталось, и от парня, встречавшего меня после занятий с букетом ромашек, тоже. Передо мной молодой мужчина, от которого мои распущенные волосы на корнях шевелятся.
Я вижу, как напрягаются плечи парня, а затем он обречённо утыкается лбом в один из шкафчиков, тяжело выдыхая.
Этот звук… похож на скупой мужской крик беспомощности, и он проникает мне в самое сердце.
Стёпа так расстроился из-за того, что не может найти в собственном доме посуду, или его гложет что-то другое?
Осторожно ступая, я подхожу и, не подтягиваясь на носочках, открываю соседнюю створку, тихо сообщая:
— Чашки здесь.
Стёпа вздрагивает и поворачивает ко мне лицо.
На мгновение я вижу, как он прикрывает глаза — те самые, мягкие, добродушные и до мурашек знакомые, а когда открывает — в них снова арктический холод и беспощадное равнодушие.
— Привет, — говорю я ему.
— Привет. — Мазнув по моему лицу мимолетным взглядом, Стёпа поднимает руку и прихватывает чашку с верхней полки.
Я смотрю на него. Принципиально, демонстративно, не отрывая от него своего острого внимания, чтобы он с мельчайшими составляющими смог прочувствовать силу моего внутреннего возмущения.
Смотрю на то, как Степан ставит чашку на стол, а затем разворачивается и, упираясь задней стороной бедер в край столешницы, складывает руки на груди.
Закрывается от меня, смотрит исключительно вперед, но не сбегает, и я решаю, что это неплохое начало.
— Степ, ты меня игнорируешь? — Я не знаю, насколько знаний языка Богдана хватит, чтобы удерживать Сару, поэтому спрашиваю о главном. О том, что сейчас меня интересует больше всего.
Вместо ответа — легкая ухмылка и взгляд в окно.
— Абсолютно нет, — следом бесцветно изрекает он.
— Нет, — подтверждаю сама себе сказанное им, чтобы прочувствовать значение этого слова, соотнести его к поведению друга и понять: может, я слишком много к себе требую? — А как тогда? — все же уточняю, потому что… ну не вяжется.
Он по-прежнему смотрит в окно, в котором маячит поздний темный вечер. А в кухне светло, и я разглядываю его профиль, ничего не говорящий мне о его эмоциях. Их просто нет на его лице.
— Как? — вновь хмыкает он.
Меня подбрасывает. Натурально подбрасывает!
Никогда, находясь рядом со Стёпой, я не чувствовала такого негодования. Я вообще уже давно не чувствовала того, что ощущаю конкретно сейчас, потому что нашла для себя гармонию, устроила для себя тот мир, в котором находилась в полном созвучии с собой, а сейчас… выхожу из-под контроля. Мою гармонию разрушает лучший друг моего детства. Человек, с которым рядом находиться было сродни тому, как в зимнюю стужу прятаться под теплым мягким пледом.