Франклин Рузвельт. Человек и политик - стр. 80
Все это, присущее Халлу, никого не удивляло. Но передачу Номуре морализаторской ноты Халл сопроводил устным замечанием язвительного свойства. После вежливого обращения к самому послу он заявил, что «некоторые весьма влиятельные японские лидеры явно привержены курсу, направленному на поддержку нацистской Германии и ее политики территориальных захватов». Поскольку японские лидеры заняли такую позицию и пытаются сплотить вокруг нее народ, продолжал Халл, какое может быть соглашение между нами?
Этот вопрос Халл задавал в состоянии усталости, разочарования и отчасти недуга. После всех своих усилий поставить международные отношения на моральную основу он не пробудил у Токио ни малейшего желания идти на компромисс. Временами оценивая политику крайне упрощенно, он делил японских лидеров на две группировки: одну в составе приверженцев мира, другую – прогерманскую. Рузвельт, сам склонный к морализаторству, но умевший сочетать его с реалистичными и даже макиавеллистскими взглядами, согласился позволить Халлу читать проповеди как хорошим, так и плохим парням в Токио, пока президент занят Атлантикой.
Нота Халла прибыла в Токио в крайне сложный период существования правительства Коноэ. Мацуока под давлением Гитлера и Риббентропа призывал коллег воспользоваться уникальным шансом покончить с русской угрозой на севере. Коноэ и большинство военных опасались стойких сибирских войск России и не доверяли Гитлеру. Почему не подождать, пока вермахт сломает хребет России, возражали они, а затем выступить и добить ее? «Мы не сможем воспользоваться плодами победы, – настаивал Мацуока, – не предприняв что-либо со своей стороны. Нам нужно либо пролить кровь, либо выступить с дипломатическим демаршем. Лучше пролить кровь…» Сначала ударим на севере, убеждал он, затем обратимся к югу. Бездействие не даст ничего. Его скептические коллеги предпочитали действовать в обратном порядке. Решили, что следующим объектом экспансии станет Индокитай, богатый оловом и каучуком, стратегически важная страна по соседству с Китаем и удобный плацдарм для дальнейшего продвижения на юг. Второго июля совещание в императорском дворце утвердило этот план, санкционировав также подготовку к войне с Америкой и Англией, хотя и с надеждой, что она не случится.
«…Японцы по-настоящему конфликтуют друг с другом, – писал Рузвельт Икесу 1 июля, – и на прошлой неделе пытались решить, каким путем пойти – двинуться в сторону России или южных морей (накрепко связав себя таким образом с Германией) или отсиживаться в бездействии, оставаясь дружелюбными к нам. Никто не знает, каково будет решение…»
Как раз в этот момент отчаявшийся Мацуока с надеждой ухватился за провокационные слова Халла. Получена возмутительная телеграмма, сообщил он коллегам. Номуре не следовало бы принимать эту ноту и пересылать ее в Токио. Америка стремится подорвать японское лидерство в Восточной Азии. Рузвельт – демагог, он готовит свою страну к войне.
Казалось, у загнанного в угол Мацуоки появилась возможность укрепить свою шаткую позицию агрессивности на севере и юге. Но здесь произошли неординарные события. Импульсивный и говорливый министр иностранных дел истощил терпение Коноэ и его коллег. Его весенняя поездка теперь воспринималась как полное фиаско. Когда Мацуока резко отверг ноту Халла без направления одновременно в Вашингтон согласованных контрдоводов, Коноэ, разыгрывая тщательно отрепетированную роль, попросил членов кабинета министров подать в отставку. Затем премьер-министр вновь назначил министрами тех же самых лиц, кроме Мацуоки. Новым главой МИДа стал адмирал Тэйдзиро Тоёда, приятель Номуры, который, как полагали, пользуется доверием Вашингтона. Халл тоже снял напряжение тем, что согласился взять назад свою ноту.