Франклин Рузвельт. Человек и политик - стр. 110

Незаметно, почти неосязаемо Коноэ и дипломаты стали поддаваться перед лицом твердой позиции Вашингтона. Сигналы о развитии ситуации не отличались ясностью: иногда выяснялось, что Номура действует по своему усмотрению; поступали сообщения от Грю и по неофициальным каналам. И Коноэ, и Тоёда были вынуждены маскировать свои уступки из опасений, что об этом узнают экстремисты и поднимется волна шовинизма. Японские военные продолжали следовать намеченным курсом; во время деликатных переговоров Вашингтон узнал, что в Индокитай направлены дополнительные японские войска. Однако политические руководители в Токио демонстрировали готовность продолжать переговоры. Японская сторона соглашалась на следующие уступки по трем главным вопросам переговоров: проводить «независимый» курс в рамках Берлинского пакта – уступка довольно существенная на данном этапе, поскольку в условиях усиления конфронтации США и Германии Токио мог автоматически встать на сторону Берлина в случае войны; следовать курсу на сотрудничество и исключение дискриминационных мер в экономических отношениях – уступка, воспринимавшаяся Халлом как бальзам на сердце; позволить Вашингтону посредничать в урегулировании отношений между Японией и Китаем.

День за днем Халл вежливо выслушивал японские предложения, вступал в их обстоятельное обсуждение, но отказывался изменить свою позицию. Он настаивал, чтобы Токио формулировал свои предложения более конкретно и реализовывал до встречи в верхах. Теперь государственный секретарь и его помощники действительно верили в «искренность» Коноэ; сомневались только в способности премьера приструнить военных. Эти сомнения не исчезли и после войны, когда историки пришли к выводу, что соотношение сил в правящих кругах Токио было столь шатким, что переговоры Коноэ могли скорее спровоцировать войну, чем предотвратить ее. Коноэ не был готов ни морально, ни физически овладеть ситуацией. Многое зависело от императора, а администрация Рузвельта не имела в сентябре четкого представления о его желании вести серьезные переговоры или способности заставить военных согласиться с их результатами.

Вопросы возникают не к Халлу, который держался своих принципов, а к Рузвельту, который сочетал в себе приверженность к прагматизму и идеализму. Что касается отношений с Японией, президент видел главную задачу в том, чтобы выиграть время, пока ведется холодная война с Германией. Почему в таком случае он не воспользовался возможностью провести американо-японский саммит как легким способом выиграть время? Отчасти потому, что встреча в верхах могла спровоцировать конфликт слишком быстро. Лучше, по мнению Рузвельта, позволить Халлу делать дело, в котором он искушен, – вести переговоры дальше, пока они не сорвутся или не вернутся к исходному рубежу. Отчасти также и потому, что и сам Рузвельт поддался тенденции затягивать время. Он считал, что располагает неограниченным временем на Дальнем Востоке, но не задумывался над тем, что в Токио часы запущены по другому графику.

Среди путаницы и просчетов стояла одна ясная и незыблемая проблема – Китай. При обсуждении всех их предложений по уходу из Китая японцы настаивали, кроме заключительного этапа переговоров, на том, чтобы оставить в этой стране некоторое, хотя бы символическое число своих войск для обеспечения внутренней безопасности страны от посягательств китайских коммунистов. Японские дипломаты не могли гарантировать даже выполнение своих обещаний уйти из Китая. И для Вашингтона, и для Токио было очевидно, что выход из войны, которая стоила Японии так много крови и средств, не мог не закончиться национальной катастрофой.