Француженки не терпят конкурентов - стр. 8

Женевьева расхохоталась с такой зловещей язвительностью, которая посрамила бы таланты самого Бориса Карлоффа[7].

– Я тоже не намерена ему угрожать. Но он не заслуживает даже предостережения!

Магали тяжко вздохнула. Ни та, ни другая из ее тетушек, казалось, не замечала, что он обошелся с ними как с незаметной букашкой, только лишь потому, что у него имелись на это возможности. Он мог присвоить себе всю их клиентуру, просто открыв поблизости свой магазинчик. Что ему за нужда сейчас конкурировать с кем бы то ни было? Имея за своими плечами пять поколений лучших кондитеров, он закалился в конкуренции не только с предками, а и со всеми прочими кондитерами Парижа, и в соперничестве с целым миром его в итоге признали лучшим.

– Я пойду и поговорю с ним.

Ведь он затронул и ее интересы! По крайней мере, она обладала достаточным пониманием грозящей опасности, чтобы по праву разозлиться.

Лица обеих тетушек выражали неодобрение.

– А стоит ли тебе предостерегать его, Магали? Надеюсь, ты не собираешься любезно с ним ворковать? – осуждающе поинтересовалась Женевьева. – Уж не клюнула ли ты на его привлекательность? По-моему, совершенно неразумно давать преимущества перед тобой какому-то человеку – особенно принцу – лишь в силу его привлекательности.

– И никаких угроз, Магали, – осторожно прибавила тетушка Эша. – Помни о карме: плоды, которые ты пожнешь, вырастают из посаженных тобой же семян.

Тетушка Женевьева усмехнулась.

– Если кто-то попытается бумерангом вернуть Магали угрозу, то я не сомневаюсь, что мы сумеем заставить его пожалеть об этом.

Женевьева верила в карму почти так же, как она верила в шальные пули: они могут быть опасны для окружающих, но от ее брони, безусловно, отскочут, как мячики.

Во взгляде Эши читался упрек.

– Enfin[8], Магали сама может заставить его пожалеть об этом, – быстро сняла с себя ответственность Женевьева. – Я просто… могу помочь.

Клер-Люси всплеснула пухлыми ручками. Во все время этого взволнованного разговора она вертела головой то туда, то сюда, выслушивая то одну сторону, то другую.

– Наверняка?

Квартирка Магали под самой крышей шестиэтажного дома была выдержана в умиротворяющем супрематическом стиле «белое на белом», и когда ее владелица причесывалась там на следующее утро, в окно вдруг ударилась ворона. Испуганно встряхнувшись на подоконнике, птица осуждающе глянула на Магали через стекло и улетела жаловаться горгулье на соседний остров. Как будто она и без вороны не знала, что сулит ей грядущий день. И тех горгулий она тоже лицезрела регулярно, переходя по парижских мостам в другие районы Парижа.

Чтобы уберечь ворон от любых столкновений с ее окнами, она задернула легкие, струящиеся плавными складками газовые шторы полупрозрачной белизны и пошла одеваться. Встречаемые в Париже рассветы все равно обычно казались ей не более чем блеклым желтовато-розовым румянцем на горизонте. И их рахитичная бледность вкупе с прочими малоприятными приметами городской жизни порождала в ней тоску о прежнем доме. Там, на юге Франции, утренний свет игриво поблескивал в капельках росы лавандовых полей, щедро наполняя сердце красотой и помогая выдержать любой самый трудный день. Но в Провансе жила ее мать, а воспоминания детства оставили заметный и глубокий шрам в душе Магали. Она нуждалась в собственном надежном доме, потому и поселилась на этом островке на Сене.