Формула контакта - стр. 96
И вдруг – вечерняя, удивительно реальная долина. Она не принадлежала, не могла принадлежать всему этому миру грез, но музыка продолжала звучать, властно и безошибочно признавая своими и стылую синь заречного леса, и красноватые плеши обнаженной земли, и убогие рукотворные квадратики зеленеющего жнивья.
– Что это? – невольно вырвалось у Абоянцева.
– А это, собственно, и есть Райгардас.
– Не понял, – сказал начальник экспедиции начальническим тоном.
– Это – город, опустившийся под землю. Не видите?
Абоянцев ничего не сказал, но его «не вижу» повисло в воздухе гораздо реальнее, чем сам Райгардас.
– М-да, – Гамалей вздохнул. – Тогда вы – первый.
– Не понял, – еще раз повторил Абоянцев, агрессивно выставляя вперед свою бороденку.
– Видите ли, в этой картине каждый видит свой город. Свой собственный Райгардас. Ничто не может исчезнуть бесследно, ибо над этим местом будет всегда мерещиться нечто… Образ какой-то. Вы первый, кто не увидел ничего.
Абоянцев медленно опускал голову, пока лопаточка бороды не легла на домотканое рядно его рубахи. Раскосые татарские глаза его сузились еще больше, затененные бесчисленными старческими морщинками, и было видно, что изо всех сил он старается не допустить Гамалея в неодолимую грусть своих мыслей.
Но Гамалей был неисправим.
– Ага, – изрек он громогласно, со вкусом. – Увидали, слава те господи, как говорит порой наша Макася.
– Как вы безжалостны, Ян, – совершенно ровным голосом, не позволяя себе ни горечи, ни досады, проговорил Абоянцев. – Вы, как мальчишка, даже не представляете себе, насколько страшно иногда понять, что каждый человек – это маленький… как его?
– Райгардас, – ошеломленно подсказал Гамалей. Не ждал он такого откровения.
– Я припоминаю, вы рассказывали как-то, что этот город опустился под землю под звон колоколов в Пасхальную ночь… Мы, пожилые люди, как-то свыкаемся с этой собственной Пасхальной ночью. Перебарываем мысль о ней. Каждый справляется с этим в одиночку, и я не слышал, чтобы об этом говорили. Каждый справляется с этим… Но иногда какой-нибудь юнец – а вы мне сейчас представляетесь сущим юнцом, вы уж простите мне, Ян, – бьет вот так, неожиданно… И тогда захлебываешься. И несколько секунд необходимо, чтобы перевести дыхание. А на тебя еще глазеют.
– Простите меня, Салтан. – Гамалей и вправду чувствовал себя зарвавшимся мальчишкой, и этот возврат к юности отнюдь не переполнял его восторгом. – Я действительно думал о другом. Я тоже вижу свой Райгардас. Но это… наш Колизей. Мы ведь тоже уйдем отсюда, уйдем рано или поздно, и расчистим это место, и засеем кемитской травой. И достаточно будет смениться двум поколениям, как каждый из кемитов будет видеть над этим лугом свой собственный Райгардас, и он все менее и менее будет похож на настоящий.
– И это тоже, Ян. Может быть, я проживу еще долго, но другого Колизея, или, если вам угодно, Райгардаса, у меня уже не будет. Я ведь тоже унесу на Землю образ, воспоминание. В сущности, мы уже сделали свое дело – мы передали кемитам тот объем информации, который когда-нибудь нарушит их социостазис. Мы сделали свое дело.
– Воздействие должно быть минимальным, – невесело процитировал Гамалей.
– Это всего лишь первый пункт первого параграфа, к нам не применимый. Память – это чудовищно огромное воздействие. Только никто об этом не говорит вслух. Во избежание дискуссий с Большой Землей. Но и там это понимают. Мы оставим Та-Кемту неистребимый, неиспепелимый образ нашего… я чуть было не сказал – моего Райгардаса.