Флибустьеры - стр. 37
А Симон тем временем, будто угадывая его мысли, говорил столпившимся вокруг стола людям:
– Не правда ли, странно, что за один из этих голубых камешков, таких чистых, словно это осколки небесного свода, за один такой камешек, вовремя подаренный, некий человек добился изгнания своего врага, отца семейства, которого обвинили в подстрекательстве к бунту… А другой камешек, не крупней первого, но красный, как кровь сердца, как жажда мести, и сверкающий, как слезы сирот, вернул изгнаннику свободу, вернул отца детям, мужа жене, и целая семья избегла горестной участи.
Он постучал пальцами по сундучку и на плохом тагальском языке прибавил:
– Здесь у меня, как в сумке лекаря, жизнь и смерть, яд и противоядие; этой горсткой камней я могу потопить в море слез всех обитателей Филиппин!
Ужас изобразился на лицах присутствующих, все понимали, что он говорит правду. Голос Симона звучал угрожающе, и чудилось, зловещие молнии вспыхивают за синими стеклами его очков.
Затем, как бы желая ослабить впечатление, произведенное его камнями на этих простодушных людей, Симон убрал еще одну перегородку и открыл нижнее отделение – «sancta sanctorum»[50] чудесного сундучка. Там, на сером бархате, лежали один подле другого разделенные слоями ваты замшевые футляры. Все затаили дыхание. Муж Синанг надеялся увидеть карбункулы, пышущие огнем и светящиеся в темноте. Капитану Басилио казалось, что он у врат вечности: сейчас перед ним оживет столь любезное его сердцу прошлое.
– Вот ожерелье Клеопатры, – промолвил Симон, осторожно вынимая плоскую полукруглую коробочку, – ему нет цены, это редчайшая вещь, по средствам лишь богатому правительству.
Ожерелье состояло из золотых божков вперемежку с зелеными и голубыми скарабеями, а подвеска из чудесной яшмы изображала голову ястреба с двумя крыльями – эмблема и любимое украшение египетских цариц.
Синанг сморщила нос и состроила гримаску, полную ребячливого презрения, а капитан Басилио, при всей своей любви к древностям, не мог удержаться от разочарованного возгласа.
– Это великолепная вещь и отлично сохранилась, хотя ей почти две тысячи лет.
– Подумаешь! – хмыкнула Синанг, боясь, как бы отец все-таки не поддался соблазну.
– Глупышка! – сказал тот, оправившись от разочарования. – Ничего ты не понимаешь! Быть может, от этого ожерелья зависела судьба человечества, нынешний облик всего нашего общества? Не им ли пленила Клеопатра Цезаря, Марка Антония?.. Оно, быть может, слышало пылкие любовные признания двух величайших полководцев своего времени, слышало самую чистую и изящную латинскую речь, а ты, ты хотела бы нацепить его на себя!
– Я? Да я за него и трех песо не дам!
– Оно стоит все двадцать, дурочка! – тоном знатока сказала капитанша Тика. – Золото чистое, его можно переплавить на что угодно.
– А это, как полагают, перстень Суллы, – продолжал Симон.
Перстень был из массивного золота, с печаткой.
– Наверно, Сулла, когда был диктатором, скреплял им смертные приговоры, – побледнев от волнения, прошептал капитан Басилио.
Он взял перстень и попытался прочесть письмена на печатке, но, сколько ни вертел его, ничего не мог разобрать, в палеографии он был не силен.
– Ну и пальцы были у Суллы! – вздохнул он наконец. – В этот перстень сразу два моих пальца влезают. Нет, видно, и впрямь человечество вырождается.