Финеас Финн - стр. 30

Речь мистера Добени в четверг закончилась лишь в три часа ночи. Не думаю, будто он, как тогда говорили злые языки, и правда затянул ее на целый час, чтобы утомить пожилых вигов и принудить их отправиться ко сну. Ни одному вигу, каким бы престарелым и обессиленным он ни был, не дозволялось в тот вечер покидать Вестминстерский дворец раньше времени. Сэр Эверард Пауэлл явился туда в двенадцать часов в своем кресле-каталке, с доктором по одну руку и приятелем – по другую, и ожидал в каком-то уголке палаты общин, чтобы исполнить свой долг, как настоящий добрый британец. Речь мистера Добени, без сомнения, навсегда врезалась в память всем, кто ее слышал. Редко кому удавалась такая обдуманная язвительность – а между тем оратор не произнес ни слова, которое можно было бы осудить как недопустимое в парламентских прениях. Да, он был весьма близок к переходу на личности, чрезвычайно прозрачно намекал на политическую нечистоплотность, трусость, лживость и даже более страшные грехи оппонента и приписывал тому мотивы самые низменные и поведение самое беспринципное, для каких только можно было найти слова. Тем не менее мистер Добени неизменно держался парламентских выражений и во всем показал себя гладиатором, прекрасно подготовленным для боя на избранной арене. Стрелы его были отравленными, копье зазубренным, а ядра калеными, потому что все эти приемы были дозволены. Запрещенными он не пользовался: не отравлял колодцы врагов и не метал греческий огонь. Правила, по которым велись бои, мистер Добени знал отлично. Мистер Майлдмэй слушал, ни разу не сдвинув шляпу со лба и не перемолвившись ни словом с соседом. Представители обеих партий утверждали, что страдания мистера Майлдмэя были ужасны, но так как он никому их не поверял и без колебаний пожал оппоненту руку при следующей встрече в обществе, я не уверен, что кто-либо знал истинный масштаб его переживаний. Он был человеком бесстрастным, редко говорил о чувствах и во время речи надвигал шляпу поглубже на глаза, несомненно, для того, чтобы никто не видел выражения его лица и не мог сделать выводов. «Выступление было бы идеальным, закончись оно на полчаса раньше, – сказал Баррингтон Эрл, критикуя мистера Добени. – Но он скатился к слабым аргументам и упустил момент». Последовало голосование. За либералов было отдано 333 голоса против 314 за консерваторов, и таким образом первые получили большинство с разницей в девятнадцать голосов. Говорили, будто никогда еще столько людей не принимало участия в голосовании.

– Признаюсь, я разочарован, – молвил Баррингтон Эрл мистеру Ратлеру.

– Я думал, будет двадцать, – ответил тот. – Большего я не загадывал. Так и думал, что они притащат старину Моуди, но верил, что Ганнинг окажется им не по зубам.

– Я слышал, обоим обещали пэрство.

– Да, если нынешнее правительство останется у власти. Но они знают, что их дни сочтены.

– Они должны уйти, ведь против них большинство, – заметил Баррингтон Эрл.

– Конечно, должны. Лорд де Террьер сам об этом мечтает, но беднягу Добени жалко: он точь-в-точь как Тантал, который никак не может дотянуться до плода.

– Ну, ему-то время от времени кое-что достается, поэтому мне его ни капли не жаль. Он, конечно, неглуп и многого добился, но я всегда считал, что он не на своем месте. Полагаю, мы узнаем все в Брукс-клубе завтра к часу дня.