Философия современной мусульманской реформации - стр. 21

. Это – адекватная формула «восточной самокритики» как необходимой предпосылки революционизирования реформаторского духа. Аль-Кавакиби неоднократно повторяет, что «все жители Востока, будь то буддисты, мусульмане, христиане, израильтяне или прочие, крайне нуждаются в мудрецах, не обращающих внимания на выкрики бездарных и глупых «ученых» и на невежественных и жестоких властителей. Им нужно обновить подход к религии… Они нуждаются в ясной основе, дающей им волю и счастье в жизни»[32]. Под «обновлением подхода» к религии здесь подразумевается преодоление отсталости и деспотизма. Аль-Кавакиби призывает всех к тому, чтобы обрести ученых, призванных обновить религию, действуя по своей свободной воле. Он требует устранения деспотизма политического («жестоких властителей») и духовно-религиозного («глупые ученые») в качестве первоочередных задач. Таким образом, речь идет о возрождении, соответствующем новому политическому сознанию с его стремлением к религиозно-политическому реформированию. Объединение мусульман, буддистов, христиан и израильтян в необходимости деятельной реформы означает объединение Востока с его социально-политическими проблемами и цивилизационной отсталостью на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков. Из этого следует, что в первую очередь необходимо заняться общественно-политической проблематикой и лишь во вторую – религиозной; в теоретических же рассуждениях аль-Кавакиби, напротив, на первое место выходит религиозное реформирование, а практическое решение социально-политических проблем отодвигается на второй план. Такой алгоритм диктовался логикой рационалистически-просветительской реформы, в своей абстрактности приближенной к истории естественной эволюции цивилизации и её необходимых принадлежностей. Осознание этого, благодаря его критическому характеру и глубокому реформизму, подводит аль-Кавакиби к вопросу о западно-восточном комплексе, в соответствии с которым Запад и Восток считались полюсами тогдашнего исторического бытия. Аль-Кавакиби подходит к специфике Востока и Запада с реалистическими критериями. В то же время он отталкивается от этих критериев как от критической предпосылки политического и культурного самосознания. К противоположности Востока и Запада он подходит не с использованием психологических и этических терминов, а ставит эти термины в рамки критического подхода к различию между Востоком и Западом с точки зрения систем, взглядов и позиций. В связи с этим он рассуждает о западном деспотизме и об ином, восточном деспотизме. Если первый отличается боязнью знания, опасается, как бы люди не узнали той истины, что свобода дороже жизни, не поняли сущности прав и того, как их можно отстаивать, не осознали, что такое человечность человека и в чем заключаются его функции, то восточные деспоты больше всего боятся науки. Деспоты дрожат перед силой науки, словно их тела – это порох, а наука – огонь[33]. Западный деспотизм разумнее и прочнее, но более податлив, а восточный деспотизм беспокоен, скоропреходящ, но сильнее раздражает. Если исчезнет западный деспотизм, на его место придет справедливое правительство, которое сделает то, что можно сделать в соответствии с конкретными условиями и возможностями. После ухода восточного деспота ему на смену приходит новый, еще худший деспотизм, и причина здесь в том, что жители Востока не задумываются о будущем