Ферма - стр. 7
Ата нравилась лучшим работодателям в том числе потому, что понимала их. Джейн считает, что именно это понимание помогало матерям доверять Ате, оставлять свои кольца и браслеты небрежно разбросанными по всему дому, а также рекомендовать няню своим друзьям.
«Для меня они не просто клиенты, я выстраиваю с ними отношения», – часто говорит Ата. В подтверждение своих слов она любит вытаскивать из-под кровати, которую снимает в общежитии за триста пятьдесят долларов в месяц, прозрачный пластиковый контейнер, полный поздравительных открыток. Иные из них присланы лет двадцать назад. На каждой видны улыбающиеся дети, которых она некогда нянчила, позирующие на пляже, стоящие на лыжах перед заснеженной горой или сидящие в джипе с простирающейся позади них африканской саванной.
Чейз – ах, он был такой спокойный малыш, а его родители такие добрые люди! Они заплатили Ате с премиальными и даже теперь, по прошествии стольких лет, присылают чеки на день рождения. А посмотрите, каким большим стал их парень! И каким умным, он учится на врача!
А вот близнецы Леви – они родились маленькими, как мышки, и каждый из них помещался в ладони. И кричали, кричали все время. Их мучили газики. Но к тому времени, когда Ата ушла, они стали толстенькими, с двойными подбородками! Видите, какие они хорошенькие сейчас? И так выросли!
Особенно близким подругам Ата любила показывать «прощальные подарки». Она хранила их в отдельной коробке и каждый раз запечатывала для безопасности клейкой лентой. Среди них были серебряная рамка с выгравированными инициалами Аты и ребенка, вверенного ее заботам, и кожаная сумочка, которую она брала с собой только на рождественскую мессу. Она с радостью описывала, как матери плакали, прощаясь с ней, словно Ата была солдатом, отправляющимся на войну. «А потом всегда следовали подарки! Из «Тиффани», «Барниз» или «Сакса». Всегда очень дорогие». Ата качала головой и улыбалась.
Она не часто упоминала о пренебрежительном равнодушии и унижениях, с которыми ей довелось столкнуться в некоторых домах, а также о бесконечной усталости, с которой она не расставалась, когда работала няней. Однажды она рассказала Джейн о миссис Аймс, не разговаривавшей с Атой все двенадцать недель, которые та провела в ее доме, за исключением случаев, когда была раздражена и желала высказать какую-то претензию (выбор одежды для малыша или, к примеру, кашемировый свитер, севший во время стирки). Эта женщина смотрела сквозь Ату, словно та была сделана из стекла. Еще были мистер и миссис Ли, которые не позволяли Ате есть их еду. Не разрешалось даже взять немного молока для утреннего кофе. И ей не платили за молочную смесь – столько банок и таких дорогих. Ей приходилось приобретать их на свои карманные деньги, потому что тех, что покупала экономка, было недостаточно.
«Какой смысл помнить такие вещи?» – иногда спрашивала Ата Джейн, хотя сама же о них и рассказывала.
– Немедленно поешь!
Энджел стоит перед диваном с подносом в руках. Кто-то раздвинул шторы, и в залитой светом нового дня комнате Джейн видит, что две ближайшие к ней койки свободны, а постели наскоро заправлены. Она, видимо, заспалась.
Энджел помогает Ате сесть и ставит тарелку ей на колени. На ней остатки вчерашнего ужина – морковь, горошек, немного говяжьего фарша; все залито взбитым и поджаренным яйцом. Энджел славится своими омлетами, приготовленными из всего, что нашлось в холодильнике. Она терпеть не может, когда что-то выбрасывают. На работе она собирает по мусорным корзинам контейнеры для еды навынос и одноразовую посуду, а после приносит их в общежитие. Каждые несколько месяцев в большом посылочном ящике, который несколько женщин делят между собой, отправляя вещи домой на Филиппины, накапливаются стопки пустых пластиковых мисок, тарелок и подносов, на которых когда-то обедали клиенты Энджел, уплетая за обе щеки тушеный лосось, бульон с яйцом и спагетти аматричиана. Скоро на них будут накладывать филиппинскую лапшу