Ферма - стр. 2
– Теперь ты не одна, – говорит Джейн сестре, чувствуя себя виноватой, что прошло несколько часов, прежде чем она обратила внимание на сообщение в своем телефоне и перезвонила Дине.
Но Амалия не спала бо́льшую часть предыдущей ночи, и, когда к утру заснула после кормления, Джейн тоже позволила себе отдохнуть. Все остальные ушли на работу, так что в комнате остались только они. Джейн спокойно спала, положив Амалию на грудь, и лучи солнца свободно проникали внутрь через грязные стекла.
Джейн гладит Ату по голове, глядя на глубокие морщины вокруг ее рта и маленьких запавших глаз. Сестра выглядит постаревшей. Джейн хотелось бы знать, осматривал ли Ату врач, но она не уверена, у кого можно об этом спросить. Она смотрит, как по коридору шагают мужчины и женщины в цветных халатах, и ждет, когда приблизится кто-то, к кому она сможет обратиться, кто-нибудь с добрым лицом, но все спешат мимо с озабоченным видом.
Амалия начинает шевелиться в своем «кенгуру». Джейн покормила ее перед выходом из общежития, но это было больше двух часов назад. Ей доводилось видеть американок, открыто кормящих детей грудью на парковых скамейках, но сама она не в силах на такое решиться. Она быстро целует Ату в лоб – Джейн постеснялась бы целовать Ату таким образом, если бы та не спала; этот знак привязанности ей самой кажется странным – и отправляется искать туалет. В чистой кабинке она накрывает стульчак салфеткой, прежде чем сесть, и вынимает Амалию из переноски. Дочка готова начать сосать грудь, влажный ротик приоткрыт. Джейн глядит на нее. Глаза у малышки черные, как ночь, и занимают половину лица. Чувство нежности переполняет мать до такой степени, что становится трудно дышать. Она сует сосок в ротик Амалии, и дочь сразу принимается за работу. Поначалу случались трудности, но теперь обе знают, как это делается.
– ЭКГ диагностировала отклонение от нормы, поэтому мы назначили эхокардиограмму, – сообщает Джейн доктор. Ее сделают только через час, может, позже.
Они стоят перед койкой Аты в импровизированной палате, отгороженной зелеными занавесками, свисающими с потолка. За ними Джейн слышит испанскую речь и писк аппаратуры.
– Понятно, – говорит Джейн.
Несколько мгновений назад Ата обводила комнату бессмысленным взглядом остекленевших глаз, но теперь она настороже.
– Мне совсем не нужно дополнительное обследование, – заявляет Ата.
Ее голос слабей, чем обычно, однако звучит резко.
Доктор возражает ей мягким тоном:
– Вам почти семьдесят, госпожа Арройо, и у вас высокое давление. Ваши приступы головокружения могут означать…
– Я здорова.
Поскольку доктор не знает Ату, он продолжает ее уговаривать, но Джейн сознает, что он зря теряет время.
Когда после нескольких часов «наблюдения» ее отпускают из больницы, уже наступает полночь. Медсестры пытались убедить Ату остаться, но та заявила: если они не нашли ничего угрожающего здоровью за день, для нее потраченный впустую, то она достаточно здорова, чтобы отправиться домой и отдохнуть там. Джейн отводила взгляд, когда Ата говорила это, но та, выйдя на свободу, ее заверила: я делаю им одолжение, так как не могу платить, и теперь у них есть свободная койка.
Одна из медсестер настаивает на том, чтобы довезти Ату до улицы в кресле-каталке. Джейн, стыдясь недавней грубости Аты, говорит, что может отвезти свою кузину сама. Ата громко объявляет, что медсестра настаивает на кресле-каталке не из доброты, а в силу больничных правил.