Феникс - стр. 36
Наедине с собой он был откровенен, перебирал все, что могло попасть в руки Рахманова. Многое составляло ценность для Азиза. Но что именно?
Первым не выдержал круглолицый. Уже когда Саид стал подниматься, сидел, облокотясь на дощатую стену, Азиз уронил крупинку:
– Ты друг… а может, брат Чокаева?
Неожиданная крупинка. Необъяснимая. Сердце заныло.
– Теперь мы братья…
– Нет. Не теперь… Раньше…
– Может быть, и раньше… Ты тоже побратался с Чокаевым еще дома… Потому и поднял руки…
– Врешь! Ты первый…
– Возможно, я… на секунду раньше…
– Э-э… Я ничего не знал о нем, – решительно отмахнулся круглолицый… – А ты… Ты…
– Что я?..
Азиз замер, остановились слова. В пути. Сам остановил их. Решал что-то. Потом выпалил – была не была.
– Нажант, Сюр ла Мер, 7.
Ах, вот оно что. Азиз знает адрес Мустафы. От него. Саида, узнал. Проговорился, значит. Что же еще знает?
– В каком кишлаке эта улица? – с грубой издевкой спросил Саид.
– В Париже…
– А ты не ошибся?
– Ха! За кого ты меня считаешь… – Без тени смущения, нисколько не таясь, Азиз забрался под шинель, повозился там и извлек огрызок бумаги. Газетной. На этом огрызке было выведено что-то чернильным карандашом. – Сюр ла Мер, семь, – прочел круглолицый и улыбнулся от удовольствия. Добавил по-тюркски: – Ет-тинчи. Ну как, брат?..
– Хорошо.
Саид тоже улыбнулся. И тоже с удовольствием.
– Только напрасно трудился. По этому адресу мы к нему не попадем.
Вскинул левую бровь Азиз. Наклонил голову – он был несколько озадачен таким оборотом дела.
– Э-э, брат, не морочь голову. Она и так у меня лопается от забот…
– Не увеличивай их. Мустафа живет сейчас в Берлине… Я опоздал в гости к своему дядюшке ровно на полтора года…
– А ты шел в Париж?..
– Теперь это уже не имеет значения…
– Нет, нет… А все остальное?
– Что…
– Э-э. Ты хитрый… Ты очень хитрый, брат…
«Что же все-таки я сказал ему? Какая тайна запечатлена на этом лоскутке бумаги? Немного написано. Если все о Чокаеве, то опасность не так уже велика, хотя осведомленность пленного о главе Туркестанского комитета сама по себе подозрительна. Дьявол этот Азиз, он чует тайну. Надо отвести его от нее».
Саид прибег к старой уловке: опустил веки, вздохнул тяжело. Затих. Но провести круглолицего было не так-то легко.
– Ты хочешь, чтобы я ушел… Нет, я не уйду…
Он посидел около лейтенанта. Молча. Голова, которую он оберегал от забот, опять трудилась, и Азиз стал тереть легонько виски. Вдруг поднялся:
– Я уйду… Уйду! Но ты сам будешь искать Азиза… Будешь искать…
Пришлось искать. Он вышел из барака, как только окреп. Как только ноги смогли нести его тело, не подгибаясь. Ветер хозяйничал, и в бараке к нему привыкли, но за дверью он все же захватил Саида. Качнулся, ухватился рукой за косяк. Снова поплыли перед глазами зеленые круги. Тошнота подкатилась к горлу. Но устоял. Не упал на мокрый снег.
Снег таял. Второй день.
Холмик посреди двора уменьшался. Снова стал похож на саван. Снова угадывалась рука Селима, простертая на земле. Белая, одетая в холодную вату.
Люди не то грелись на солнышке, не то смотрели на холм. Ждали будто. А когда вдруг осела белая пелена и глянуло плечо Селима, все ушли в бараки. Ушел и Саид.
Лег. Уткнулся лицом в мятую, пахнущую прелью солому. Задохнулся в ней. Задохнулся – тоской и болью.
И вот тут он решил: