Фехтмейстер - стр. 33
Что я?! Лишь человек! Всякий мастеровой думает и страдает не менее, а может, и поболее моего. Но разве мастеровому нужно процветание России? Разве заботит его, как станут говорить о его Отечестве за каким-нибудь океаном? Отнюдь нет. Ему бы щи погуще да мед послаще. Есть крыша над головой – и славно. Но попробуй на его кус посягни – вмиг шум пойдет: какой царь злой и как бедного труженика в дугу гнет.
– Но ведь факт, Ники, что при тебе страна богаче стала, и народ воспрял.
– Все так, Сандро. Да только радости в том нет ни мне, ни народу. Ведь настоящую смуту затевают не тогда, когда все из рук вон плохо. Тут от тоски и отчаяния за топоры да вилы хватаются или молят о снисхождении. А вот когда представляется, что знаешь, как будет еще лучше, вот тогда-то революции и свершаются.
– Ты нынче печален, Ники.
– Да, немного. Вот гляжу на памятник и думаю о несправедливости, сознанием народным государям причиняемой. Предок мой, Николай Павлович злокозненного убийцу гения нашего, лишив всех чинов и прав состояния, из страны изгнал. Все долги Александра Сергеевича из своего кармана оплатил. Уж молчу о том, что и семьи-то наши со временем породнились. А все едино. Дантеса царь подослал, чтобы вольнолюбивого пиита убить. – Николай II печально развел руками. – Нет, Сандро, нелегок он, крест государев. Но как бы там граф Толстой, Лев Николаевич, в послании своем меня ни поучал, а все же не ему, а мне нести тот крест на Голгофу земной жизни. И ведь что удивительно, всегда находятся безумцы, кои на сию ношу еще и зарятся. По кусочку, по щепочке растащить хотят! Так, мол, и нести легче, и на дрова сгодится! Нет, не бывать этому!
– О чем ты, Ники?
– Так. Пустое. – Император застегнул пуговицы шинели. – Однако холодает. Пойдем, у меня сейчас будет заседать совет министров, а потом уж и обед.
Лунев оценивающим взглядом смерил фигуру стоящего в дверях ротмистра. При виде его Лаис метнулась было к конногвардейцу, но, перехватив холодный взгляд контрразведчика, застыла на месте.
«На ловца и зверь! – про себя отметил Платон Аристархович. – Интересный, однако, узелок завязывается! По всему выходит, Лаис и господин фехтмейстер – старые знакомые. Может, что и поболее того. Что ж, тогда получается, неспроста госпожа Эстер в царскосельском поезде оказалась, ох неспроста!»
– Что это вы себе позволяете, господин ротмистр? – сурово проговорил Лунев, не спуская глаз с лихого кавалериста. – Вы что же, не ведаете, что посягательство на жандарма, пусть даже и нижнего чина, есть преступление супротив государства?
– Никак нет, господин полковник! – пророкотал Чарновский. – И близко ничего против государства не умышлял. Сей жандарм мною был пойман на мздоимстве и препровожден сюда для сдачи его прямому начальству.
– Что еще за несуразица? – нахмурился Лунев.
– Вот сей червонец, каналья, хотел взять. – В пальцах ротмистра совсем как у фокусника в цирке мелькнула золотая монетка. – На том мною и был изловлен.
– Провоцируете-с, – покачал головой контрразведчик.
– И Господь верных своих на твердость испытывал, – не замедлил с ответом мастер клинка.
Чем дольше Платон Аристархович глядел на рослого красавца, стоящего перед ним, тем лучше понимал великого князя Николая Николаевича, сделавшего его своим адъютантом и любимцем.