Фатум. Том третий. Меч вакеро - стр. 19
Падре вздрогнул: его насторожило царапание песка о стекло, будто кто-то швырнул горсть. Затем его окружила странная, вязкая тишина. Он вышел из комнаты. Вечер приполз незаметно. Сегодня день был особенно тяжелым и тягучим, как смола. Но отца Игнасио изумило другое. На площади, вкруг которой, словно пчелы перед ульем, завсегда собирался народ, в этот час не было ни единой души.
Падре знал, что большинство индейцев, отстояв должное время за утренней мессой, на поля так и не вышли, они оставались при мастерских: занимались уборкой, вытаскивали по его настоянию на солнце циновки, чистили от паразитов жилища,– словом, занимались всем чем угодно, лишь бы не покидать стены миссии. Однако сейчас площадь и прилегающие к ней улочки были пусты, если не считать стайки долгогривых мальчишек, которые толкались у сторожевой вышки – дергали друг друга за вороные волосы и о чем-то спорили.
Игнасио хотел было расспросить их о родителях, но они, не заметив его, побежали вдоль частокола, подпрыгивая, как маленькие бойцовские петухи.
Вечер стремительно таял. В притихшем воздухе драным тряпьем чертили пируэты летучие мыши… С востока беспредельным фронтом катилась великая тьма.
Не на шутку встревоженный тишиной в миссии, настоятель Санта-Инез, отложив все дела, направился к молчаливым хижинам.
Глава 9
Петухи еще не пели. Диск солнца только-только собирался подниматься из багровой раны небес, когда в тяжелые, грубо выструганные ворота миссии Санта-Инез ударили. Звук напоминал удар камня, сорвавшегося с высоты. Падре Игнасио нахмурился, отложил гусиное перо: «Кого в сей час послал Господь?»
Удар повторился – неотвратимо, зло. Монах-доминиканец перекрестился, подхватил со стола тяжелый шандал, вскочил со стула. «Черт! Где носит этого беспутного сержанта Аракаю? Опять дрыхнет, как мерин!»
Игнасио щелкнул ключом, высунулся из-за церковных дверей. Серое небо с пурпурными венами угрюмо взирало на него. Вытоптанное артио миссии было пустым и молчаливым. Казалось, повсюду распростерся глухой полог тайны.
Отец-настоятель с тревогой скользнул по нарисованным охрой крестам на окнах и дверях, на сухие головки чеснока, пучками подвешенные над порогом, затем перевел взгляд на высокие – в три ярда – ворота миссии и ощутил, как кожа на затылке схватилась льдистыми, колкими иголками.
Каменные удары повторились; волнуя кроны дерев, простонал ветер. Холодный и влажистый, он задул свечу в дрожащей руке Игнасио, напомнив воем стенания близких Хуана де ла Торрес – кузнеца миссии Санта-Инез, когда гроб с его обезображенным телом опускали в черную пасть мукреди – могилы.
«Это ОН… ОН… это ЕГО рук дело…» – шептали крестьяне… Люди наспех осеняли себя крестом, целовали распятие в руках бормотавшего молитву падре и уходили прочь…
– Откройте ворота! – взорвался голос.– Эй, Аракая! Ты спятил, что ли? Это я – капитан Луис! Узнал мой голос? Хочешь, я немного отъеду назад – теперь видишь, старый перец, что тебя не дурачат?!
– Теперь вижу, капитан,– раздался из-за глинобитной стены застуженный голос.
Падре Игнасио заслышал топот босых ног и приметил встревоженного сержанта. Его жабьи ляжки обтягивали перелатанные лосины с сильно вытянутыми коленями; голые волосатые плечи прикрывал камзол нараспашку, из которого в полном величии выкатывался живот. Вид у Аракаи был жалкий и беззащитный.