Фатум. Том шестой. Форт Росс - стр. 34
В просторной открывшейся взору пещере, украшенной старыми гобеленами и ткаными шпалерами99, за грубо сколоченным столом восседал незнакомый ему человек в бурой рясе под белой мантией, какие носили обычно босоногие карамелиты100. Сухие пальцы, боле похожие на когтистые лапы вурона или коршуна, монотонно перебирали крупные зерна четок. Четыре оливковых светильника горели в медных плебейских треногах по обе стороны незнакомца, пятнисто высвечивая его волевое лицо.
Глядя на всю эту суровую, почти аскетическую обстановку, Сальварес невольно вспомнил лоснящуюся золотом роскошь храмов Мехико, Дуранго, Леона… густой бой часов на соборных башнях, величавый звон испанских колоколов и пестрые толпы паствы. А каких родов Христова воинства там только не было! Красные мантии кардиналов и фиолетовые епископские цвета, черные рясы и крахмальные белые воротнички, усы и бороды, сверкающие кресты и ордена, не хватало, пожалуй, лишь красной камауры101 самого святейшего папы.
– Скорее уважь вниманием посла Монтуа, брат! —по-слышалось сзади злобное шипение, в спину толкнул чей-то костистый кулак.
Однако Сальварес не шелохнулся: замерев, он прислушивался к гулким и частым ударам сердца, и только будто собирался произнести обычное воинское приветствие, заведенное в братстве Иисуса.
– Смелее, сын мой. Здесь не каморра102. Я прибыл издалека по приказу нашего генерала, его высокопреосвященства Монтуа,– густая, чуть с проседью борода веедора103, а быть может, датария104 «черного папы»105 – де Аргуэлло не знал – покровительственно качнулась, темный агат глаз затлел особым доверительным вниманием.– Non multa, sed multum106 подсказывает и раскрывает нам глаза на истину. Я вижу, тебя смущает мой наряд?
Птичьи пальцы неспешно отложили четки на стол и, дернув шнурки, сбросили одежду карамелита, под коей скрывался траурный цвет сутаны солдат Иисуса.
– Давай же познакомимся, сын мой. Отныне я для тебя отец Мараффи. Тебя мне представлять не стоит: слава и дела твои летят впереди.
Сальварес, польщенный словами посланника, быстро подошел к нему и, низко склоняясь к его правому колену, взволнованно приложился к зеленому кабошону на морщинистой руке.
– Скажи, друг мой, что мадридский гонец?
– Он мертв, падре,– с готовностью откликнулся де Аргуэлло.
– Хвала Всевышнему! Concordia parvae res crescunt, discordia maximae dilabuntur107. Так должно было случиться, так случилось. Я рад слышать это из твоих уст. Наш генерал будет доволен. Что для других грех – у нас, братья, достижение цели. Забудьте сомненья во славу Христа – это всего лишь набор предрассудков, приобретенных в желторотом отрочестве. Не стоит слушать голоса и тех, кто вознамерился усовершенствовать человека… В конце концов они превратят его в обезьяну. Глупо, братья, брать в руки резец, когда о сем уже позаботился Создатель. Наши недруги францисканцы, капуцины, трапписты, доминиканцы, их примасы – имя им легион – пытаются переустроить мир и грешную суть человека… Но зачем? Монтуа прав, тысячу раз прав, когда говорит нам: «Пусть люди, объевшись глупости, зависти, чванства, остаются такими, как есть. Пусть думают во грехе, что они правят сами – и ими можно будет управлять». Каждая провинция уверена, что ось Земли проходит именно через центр ее захолустья. Ты, сын мой, наверняка считаешь именно так, что ваш Монтерей – центр Вселенной? Не обижайся,—отец Мараффи подался назад, скрывая в тени правую половину лица, которую обезображивало огромное пурпурно-фиолетовое родимое пятно, начинающееся от морщин нижнего века и доходящее до скорбной узги рта. Оно походило на карту неизведанной страны с изрезанными, как морское побережье, контурами границ. На эту сторону было неприятно смотреть, особенно по контрасту с чистым левым про-филем.