Фатум. Том первый. Паруса судьбы - стр. 25

Да, время неумолимо: Анастасия Федоровна была стара, как и ее изящный решетчатый медальон, коий она уж без нужды, а так, по привычке, как и другие дамы минувшего века, продолжала носить под платьем. Медальон был ловушкой для блох, золотенький стерженек которого в былое время регулярно смазывался пахучим молодым медком.

На последнем марше Осоргин ощутил сильное сердцебиение, словно при дурном сне. Вспомнились родители. «Господи, они же всего-ничего двумя летами моложе Преображенской».

Алексей вздохнул: сколько раз за последнее время он представлял возможность кончины своих домашних. Шут знает, но она всегда казалась не скорой, с предалеким горизонтом, а тут после визита засосало сердце…

У самых дверей подъезда, где откровенным образом зевал потерявший дозор молодой швейцар, Осоргин переложил понадежней коробочку с золотым браслетом, что изволила передать сыну Анастасия Федоровна.

«У женщины из общества, оставшейся без средств, два пути, mon cher36,− вспомнились горькие слова Преображенской: − Рискнуть еще раз выйти замуж, либо… занять место, соответствующее выпавшей доле».

Анастасия Федоровна так и не решилась искать счастья на первом пути: верность покойному мужу брала верх.

Выходя в распахнутые перед ним двери, Осоргин погрозил тростью раскиселевшемуся холопу, шикнув по привычке:

− Еще раз угляжу − лоб забрею, сволочь.

* * *

У кареты маялся Прохор:

− Вашсясь! − срывающимся голосом прохрипел он, опасливо щупая взглядом загустевшие сумерки.− Мой грех, кажись, хвост пришил к вашей карете.

Алексей Михайлович спокойно и трезво посмотрел на Прохора. Тот не стоял на месте, кружил волчком и дергал туда-сюда головой, ровно на пятки ему наседали черти.

− Да что стряслось, ну?! − князь рывком притянул его за грудки. Темень Васильевского, влажистый блеск в глазах Прохора и ржавый скрип фонаря на ветру натянули нервы Осоргина.

− Боязно тутось… Схорониться вам нады, барин! Затопчут нелюди,− жарко задышал слуга.− Глаз на вашу особу положили… Как на Васеньку въехали… слетелись коршуны… И я, дармогляд, не допетрил лбом вперед, думал, служивые куда коней палят, ну и воротил на Третьей-то линии… Ан, нет! Зрю, оне следом… Вот-ить прилипли репьем, жуткие таки: при оружье, с глазищами волчьими… Насилу отвертелся в толчее. Благо, успел санный обоз опередить… Мужички лес везли. Подвод пятьдесят, ежели не более. Всю Пятую подчистую перегородили, вот и живы остались!..

− Подлец! Отчего сразу не известил? − в руке князя сверкнул пистолет.

− Не вели казнить, батюшка… Верите: ни ногой, ни рукой шелохнуть не мог, а язык и вовсе отнялся. Дьяволы то были, вот крест.

− Ладно, Прохор,− Осоргин щелкнул курком,− уймись. То, что твоей вины нет, верую, а теперь жги к дому в объезд, да живей!

− Ой, мати! Да куды вы, куды? − Кучер бухнулся на колени, морща сырое лицо. Вцепился руками мертво в край барской шубы.− Не гневайтесь, вашсясь! Лучше положитесь на мой совет: останьтесь у Преображенских − убьют, звери, убьют!

− Гони, я сказал! Пуля − дура, но трезвит не хуже штыка. И слезы убери,− ни к чему это. Лупцуй!

Кони, прижав под хлыстом уши, резво сорвались с места. Миг, другой,− и выбеленная снегом улица опустела. Лишь ветер продолжал завывать, кудрявя поземку, да скрежетал фонарь, все так же уныло таращась в ночь подслеповатым янтарным глазом.