Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти - стр. 22
Комендант задумчиво и понуро смотрел на бледные морщинистые ладони губернатора и не перечил. И Эль Санто показалось, что в его узких глазах читается та же мысль, кою он только что высказал вслух.
– Если у тебя болезнь и излечить ее нет возможностей, то приходится жить с ней. А моя болезнь, де Хурадо, равно как и ваша,– это дети.
– Я понимаю ваши заботы: Кончита, Луис, Сальварес…
– Ах, помилуйте, Ксавье… не стоит бередить раны… Ладно, позже договорим, ступайте, желаю остаться один. Еще раз мои поздравления и жду приглашения на крестины,– губы старика тронула слабая улыбка.
– Весьма польщен честью, ваша светлость. Всенепременно будете званы.
Глава 15
Миновав обширную равнину и ущелье между двумя горами, отряд сотника Дьякова очутился на высоком плоскогорье. Свежесть воздуха здесь чувствовалась острее, чем внизу, в долинах. Белые кудри облаков бесконечной вереницей лохматились по небу над самыми головами. Порывистый ветер выл с утра до ночи, пригибая к земле зеленую бахрому трав и низкорослых кустарников.
Казаки хмурились: все два дня пути их преследовал унылый, нескончаемый волчий вой.
– Дурная примета,– ворчал Афанасьев, казачий десятник, ехавший рядом с Дьяковым.
– Сплюнь, Константиныч, накаркаешь, и так тоск-ливо.
– Вот тебе на, Мстислав Алексеевич,– десятник хитро улыбнулся в пшеничные усы.– Ты ж у нас ни в чох, ни в вороний грай не веришь. Эй, да не темни ты очи, Ляксеич, и брови не хмурь, поди ж, сумеем с басурманом столковаться? Языки-то хоть у нас и разные, да небушко над нами одно. Им-то, поди, тоже не в жилу драку чинить? Небось в мире-то слаще житье… Эк, беда,– Афанасьев хлопнул себя по животу, что дородно нависал над ремнем, и почесал лунную лысь, снимая папаху.– Вечно так: кто в рай к ангелу, а мы завсегда к черту на рога. Да пусть и так, брат,– Константиныч шлепнул себя по распаренной шее, сбивая докучливого слепня.– Один шут, образумим испанца… А ежли нет, то милости просим, хто с казацкой шашкой переведаться хочет… Ты ж помнишь, Ляксеич, чо его благородие на дорожку сказал: «Смерть наших ребятушек – это вода на мельницу тех, хто выжить нас жаждет». Не ко двору наш мужик пришелся на ентой земле… Да токмо русак не из воску Христом слеплен… Пусть только сунутся…
– Да замолчишь ты?! – Дьяков сплюнул с досады.—На словах-то мы все как на гуслях. И ты меня, Борис, за ногу-то не лапай, я тебе не девка. Руби сразу, что наросло, но только не жужжи.
– Ух вы какой, вашбродь. Еще не вскипело, а вы уж заварились.
Десятник жаро матькнулся сквозь зубы и пощурился окрест. Плоскогорье медленно спускалось к побережью. Долины расступались всё шире, захватывая дух величием своего простора.
– Чо ты всё злисся, Мстислав Алексеич!? – расстроенный Афанасьев пришпорил утомленного жеребца.– Думаешь, тебе одному заботливо да горько? Нам, может, всем жить-то осталось пустяки. Вдруг удавит нас испанец аль возврату не даст, бросит заложниками в острог.
– Не скули. Твоим языком только сваи забивать.
– Ну вот вы опять… Лучше б водочки, вашбродь, для настрою народу во внутрь приказали принять… Ишь ведь каки хмурые, притомились мужики.
– Не время, Борис Константиныч. Скоро подъезжаем. Ты давай-ка проверь, чтоб вид у всех был, пуговицы и крючки… И оружие, чтоб до зеркального блеску!