Фантом памяти - стр. 30

Едва Борис переступил порог моей палаты, я почуял неладное. Может, не зря матушка боялась, что встреча с ним может меня расстроить? Борька Викулов, мой ровесник и одноклассник, был совершенно седым. Белым как лунь. Щеки заметно опали. Походка была не такой стремительной, как прежде. Что с ним? Неужели тяжелая болезнь свалилась на него? А я ничего не помню.

Наверное, мина у меня была чрезмерно выразительной, потому что Борька усмехнулся:

– Что смотришь как неродной? Не узнаешь? – Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и обрести способность внятно говорить.

– Прости, Боря… Я ведь не помню ничего. Что с тобой? Ты болен?

– Я? – он расхохотался, и смех его был прежним, раскатистым и громким. – Теперь уже нет. Теперь я здоров. Да ты не переживай, Дюхон, ты меня в таком виде и не видел. Мы ж с тобой больше двух лет не встречались.

То есть как это не встречались? А на кладбище? Я отчетливо помню, что мы виделись с Борькой в феврале девяносто девятого, в день рождения Веры. Потом было то самое восемнадцатое июля, после которого я ничего не помню, а потом еще август – день рождения отца, октябрь – день его смерти, декабрь – день смерти сестры. Потом снова февраль, уже двухтысячного года, и снова август, октябрь и декабрь. И февраль две тысячи первого. Восемь дней поминовения, и что, ни на одном из них я не виделся с Борькой? Как же так, почему? Неужели он два года болел?

– Прости, Боря, – растерянно повторил я, потому что никаких других слов придумать не мог. – Я действительно ничего не помню. Расскажи, будь другом.

– Да уж вижу, что ни хрена ты не помнишь! – Чуть прихрамывая, он пошел мне навстречу, протягивая руку. Мы коротко обнялись, и я полез в шкаф-сервант, где стояли предусмотрительно привезенные матушкой бутылки с дорогими спиртными напитками на случай необходимости отблагодарить кого-то из персонала.

– Мне нельзя, а тебе налью. За встречу. Что ты будешь, коньяк, виски, водку?

– Ничего, Дюхон, не буду, я за рулем.

Это что-то новенькое! До сих пор у Борьки были водители, так что проблема вождения никогда не принималась в расчет, если речь шла о выпивке.

– А водитель?

– А водителя нету, – он картинно развел руками в шутовском жесте.

– Именно сегодня или его вообще больше нет? – уточнил я, пытаясь осмыслить перемены, произошедшие с другом.

– Вообще нет. У меня больше нет водителей. Я теперь сам езжу, как нормальный человек. Да что ты смотришь на меня как на привидение! Давай убирай обратно свою бутылку, садись и рассказывай, как ты дошел до жизни такой.

– Да нет уж, – я покачал головой, – это ты рассказывай. Какая такая хворь тебя подрубила?

– Социально-политическая, – Борька снова усмехнулся, но на этот раз его лицо выражало сарказм. – Называется она «уголовное дело против богатого бизнесмена». Слыхал про такие болячки?

Вот это номер! Выходит, против Борьки возбудили дело!

Но, судя по тому, что он сидит у меня в палате, а не на нарах, все обошлось, только здоровье ему попортили и нервы помотали. Борька был немногословен, но присущее ему чувство юмора сделало рассказ об отношениях с правоохранительной системой весьма легким и забавным по форме. Однако по сути все это было ужасным. Просто ужасным. Его арестовали и несколько месяцев держали под стражей в одной камере с уголовниками. Его жестоко избивали и сокамерники, и сами милиционеры, добиваясь нужных им показаний о незаконных финансовых операциях и переводе денег на зарубежные счета. Пытались навесить ему организацию каких-то убийств, которые, видимо, давно не могли раскрыть. Потом шили дело об участии в транзите наркотиков. Потом у милиционеров и прокуроров сменилось руководство, пришли новые люди с новыми друзьями, у которых были свои конкуренты, и новыми идеями о том, как помочь этим самым друзьям в борьбе с этими самыми конкурентами. Короче, Бориса Викулова выпустили, а дело закрыли. В камеру Борька пришел здоровым богатым мужиком, любящим отцом и любимым мужем. А вышел полным инвалидом, с отбитыми почками, раздробленным коленом и кучей других болячек. И совершенно седым. И почти нищим, во всяком случае, по сравнению с былым достатком. Его фирму растащили по кусочкам доброжелательные партнеры якобы в целях спасения его самого и, радостно взмахнув серебристыми крыльями, принадлежащими Аэрофлоту, Свиссэру и Люфтганзе, отбыли за рубеж спасать все остальное. Юристы у них были грамотные, и Борьке по выходе из следственного изолятора даже претензии предъявить оказалось некому. Любящая жена не пришла в восторг от подобного расклада, который стал ей, находящейся на свободе, очевиден куда раньше, чем сидящему в застенке Борьке. Она потребовала развод, пока он еще был под арестом, и упорхнула от него в кресле салона бизнес-класса самолета, выполняющего рейс по маршруту Москва – Цюрих. Рядом с ней, на соседнем кресле сидел правая рука Бориса, его заместитель, доверенный человек, которого Борька считал своим другом. Сын, чуть постарше моей Светки, остался с ним в Москве, мать не захотела тащить с собой этого почти совсем безмозглого двадцатитрехлетнего шалопая, обнаруживающего пагубные пристрастия как к безделью и красивой жизни, так и к наркотикам. Впрочем, возможно, на таком решении настаивал ее сосед по самолетному креслу. Во всяком случае, все проблемы Борькина экс-супруга решила оставить на Родине, как при переезде на новую квартиру избавляются от хлама и берут с собой только хорошие вещи.