Фантастика и пр. Vol. 2 (he sunt iocos) - стр. 2

Эта квартира всегда была полна деревянных вещей. А с того времени, когда ушла из жизни мать, больше напоминала деревенскую избу, чем городское жилье. Время от времени ее приводила в порядок сестра. Но трудов ее хватало ненадолго. Отец все время ремонтировал соседям и знакомым всякое старье, и только накануне прибранная, чистенькая квартирка моментально превращалась в столярную мастерскую.

По нашей договоренности квартира родителей отходила сестре. Между нами зашел было разговор о деньгах, но я сказал ей, что говорить об этом глупо – в деньгах я никогда не нуждался. Но, коли они считают себя обязанными – пусть купят земельный участок в какой—нибудь деревеньке неподалеку от города, и этого хватит. На том и сошлись.

Не помню, как долго я сидел так окутанный неясными чувствами. Было очень тихо и спокойно. И незаметно для себя, мыслями я вновь перенесся в прошлое. Для меня это, вообще, знак, предупреждающий о скорых переменах. Так было и пять лет назад, когда я впал в депрессию, а мой организм внезапно перестал сопротивляться болезням, и вокруг принялись шептаться то ли о СПИДе, то ли о раке. И до того мне все это тогда опротивело, что и словами не передать. И я сбежал в Тверь. Жил в гостинице и ни о чем не думал. Абсолютно ничего не делал. Только ел, спал, смотрел телевизор и смотрел в окно гостиничного номера. И не понимал одной простой вещи: зачем и кому все это нужно? Потому что в свое время меня приучили к порочной к мысли: если пойму самого себя, значит пойму весь мир.

Вот и в этом двух тысячи восьмом году от Рождества Христова на меня накатила мистическая блажь и скребла по сердцу мелкими черными коготками, не давая покоя ни днем, ни ночью. Только сейчас я сбежал уже из Твери. С одной лишь разницей, тогда был человек, который мог понять меня, который мог сказать: «Плюнь на все, сынок! Жить тебе, а не им!», то нынче его уже не было.

«Напрасно, – думал я. – Напрасно все. И ничего уже не будет…» В подмороженных стеклах окон играли солнечные лучи, весело искрились в матовых морозных разводах. Глядя на них, я вспомнил деревеньку, в которой мы жили после переезда в эти края. Родители в то время были совсем еще молодыми. На ноги поднимались самостоятельно. Зная отца, я уверен, что он за всю жизнь не взял в долг ни копейки. Жаль, что я почти ничего не помню о тех временах. Наверняка, это были бы очень поучительные воспоминания.

Я помню только, что по железной дороге за деревней еще «бегали» теплушки, а до города мы добирались не автобусом, а дачным поездом.

И вспоминая все это, я неожиданно понял, что, в конце концов, не только мы забудем вся и всех – и нас забудут неизбежно. Вот тогда—то я и подумал, что будет неплохо найти среди отцовских вещей его записную книжку и оставить ее на память.

Это был маленький, распухший от записей и набросков блокнот в красной клеенчатой обложке, полный загадочных каракуль и номеров телефонов, типа: «Арбузов Фед. Ав. 22—52—33, Гагарина, 9, кв. 26». В некоторых из них я разобрался сразу, но большинство так и остались загадками криптографии.

Записи в этом блокноте велись на протяжении последних пяти лет. Я перелистывал маленькие, исписанные бисерным почерком листочки, и понимал, что улыбаюсь, и чувствовал, как прочь от меня отодвигается что—то черное, что—то смертельно опасное. Не знаю, но отчего—то приятно было сидеть вот так на полу и читать сделанные отцом записи. Ведь, в сущности, я почти не вспоминал о нем, когда он был жив. Иногда не вспоминал о нем месяцами, предоставив все заботы о родителе сестре. Отделываясь от них какими—то пустячными дарами, потому что денег отец не принимал ни от кого. А сейчас, перечитывая записи в блокноте, словно почувствовал его присутствие.