Факультет - стр. 6
Ира Фомичева знала, как оверлочить петельку, как связать свитерок, где купить творожок. К обучению в вузе она была неспособна. У нее было сознание завхоза. Почему она не бросила учебу? Ведь высшее образование – это все же не курсы кройки и шитья? Не знаю.
А еще в группе «В» попадались – как глубоководные сплющенные рыбы в Марианском желобе – уж совсем темные и странные личности – Наташа Кондратенко и Марина Грибова.
Бог их знает, что они делали ночью, но днем они всегда отсыпались. На занятиях Наташенька и Мариночка были редкими гостьями. Приходили они иногда, да и то к третьей паре. Сначала слышался по коридору тяжкий стук кованых сапог. Он приближался. И тогда становился отчетливым дробный перебой второго подголоска. Затем в кабинет – пальто нараспашку, каракулевая шапка заломлена на ухо – строевым Чапаевским шагом входила Наталья, а за ней, как Санчо Панса, адъютантским скоком семенила Маринка.
– Щас Чупашева? – вопрошала Наталья
– Нет, сейчас Иванова.
– Тьфу, черт, обозналась, – ругалась гостья и вместе с верным оруженосцем спешно покидала аудиторию, а затем и учебное заведение в целом.
В силу такой маневренности раздевалкой девицам было пользоваться не с руки, потому они и ходили всегда «у польтах» и в сапогах. Тот факт, что эти подружки окончили институт, свидетельствует о том, что милосердие наших преподавателей принимало подчас уродливые формы.
Я помню, как после каждого «госа» Марина и Наталья вылетали из аудитории со стонами:
– Ой, наверное, двойка! Ой, я ничего не знала!
На «госах» мы сдавали литературу, язык, методику и педагогику. Если человек, закончивший филфак по полному курсу, не может сдать эти предметы, то какой же он специалист?
15.
Первый (конечно, после вступительных) экзамен – античная литература. Массы трепещут в коридоре. Я и еще несколько камикадзе сидим в аудитории и разглядываем злой волей доставшиеся нам билеты.
– Ты куда, Одиссей, от жены, от детей? – вертится в моей голове.
Здоровый студенческий цинизм вырабатывается годами лихих наездов на сессионные зачеты в экзамены. У первокурсников еще нет его. И требовать, чтобы они поведали миру о ситуации, царившей в античной богеме в течение двух веков, просто безжалостно.
Вялость и непонятность свили гнездо в душе моей. Передо мной уже двух умных девчонок отправили на пересдачу. Я сажусь перед Любовью Сергеевной.
– Древнегреческая литература в таких-то веках, – мямлю я вопрос.
У Ендовицкой в глазах загорается огонек интереса. Нет, не к древнегреческой литературной истории в моем исполнении. Эту историю она знает раза в два лучше самих тогдашних тупоумных греков и на три-четыре порядка лучше меня. Нет, ее интерес – это интерес энергичного хищника к своей жертве. Так Каа смотрел на Бандар-Логов. Я млею. Кто из нас Бандар-Лог сомневаться не приходится…
– О Каа, – шепчу я, как завороженный.
– Что? – переспрашивает Ендовицкая и тушит взгляд.
Я немного прихожу в себя и оповещаю:
– Эти века в древней Элладе по многим причинам не отличались литературной плодовитостью.
Ендовицкая хмыкает. Я – Хоббит, а она – Голлум. И нет у меня колечка в кармашке.
– Причина-то одна, – замечает Любовь Сергеевна, – писателей хороших не было.
– Не знаю, – чуть было не брякаю я, но вовремя одумываюсь.
– Но кто-то был? – вопрошает Ендовицкая.