Фабрика отклонений - стр. 9
Что он испытывал все эти годы, вспоминая тот день? Ощущение мерзости на руках и удовлетворение одновременно. Он раздавил гадину, убил ее. Ужасно, что это произошло почти на глазах матери. Она может подозревать сына в этом убийстве.
Страшно так, что руки начинают трястись. Да, жутко, но хорошо. Мир стал чище. Постепенно исчезала вина перед женой и неродившейся дочерью.
Глава 2
Гуров вышел из машины, махнул водителю и первым делом посмотрел на окна своей квартиры. Это вошло в привычку за долгие годы. Спит Мария или нет? Один взгляд, а сколько эмоций!
Понять полковника Гурова мог только оперативник, лишь тот человек, который большую часть своей жизни возвращался домой после двенадцати ночи. Свет в окне всегда означает многое. Прежде всего то, что тебя ждут, беспокоятся о тебе, в ущерб сну хотят, чтобы ты хорошенько поужинал, и обязательно горячим.
Только самый близкий человек знает, что тебе после трудного дня нужно немного тепла, короткая разрядка, переход из мира зла, насилия, преступников и сильных мужиков, твоих коллег-оперативников, в мир тепла, уюта и доброты. Требуется плавный переход, иначе все это напряжение ворвется в дом, нарушит баланс эмоций. А если у мужчины и в доме будет напряженная атмосфера, то зачем ему такая жена?
Но у этой, извините, медали есть и вторая сторона – невольное чувство вины за то, что близкий человек не спит из-за тебя. У него тоже есть работа, он устает не меньше тебя, но остается на посту.
Потом появляется третье ощущение – покоя. Как же это хорошо, когда в семье каждый стоит на своем посту, оба охраняют свой маленький, но такой большой мир. Каждый по-своему, ежедневно, ежечасно, любым поступком, словом, иногда и просто взглядом.
Лев Иванович знал, что он сейчас поднимется в квартиру. Они с Марией обменяются несколькими малозначительными фразами, но очень даже серьезными взглядами. Их будет достаточно для того, чтобы понять, что у другого все хорошо, он жив и здоров.
Можно, как уже заведено годами, сесть на кухне под абажуром, налить чаю и тихо пошептаться ни о чем. О Лельке, которая опоздала к началу спектакля, и вся труппа выкручивалась в первом акте. Благо играли не классику, которую каждый зритель знает наизусть.
О Марине Владимировне с первого этажа, которая привела себе мужика и теперь ходит, гордо задрав голову, хотя все злые языки в подъезде знают, что он женат и живет на соседней улице.
Про Петра Орлова, который постоянно передает Маше приветы. Генерал давным-давно обещает ей наконец-то прийти на какую-нибудь премьеру.
В квартире было тихо. Гуров включил свет, разулся, прислушался, а потом быстрым шагом пересек прихожую и буквально ворвался в гостиную. Маша сидела с ногами в кресле, закутавшись в плед. Глаза ее были закрыты, а лицо искривила гримаса притихшей боли. Лев Иванович сразу же отметил, что грудь жены под пледом мерно поднимается и опускается. Значит, она просто задремала, у нее что-то заболело, но уже прошло.
Маша вдруг открыла глаза и улыбнулась одними уголками губ:
– Прости, я сейчас. Просто что-то… или желудок, или сердце прихватило.
– Маша! – Лев Иванович схватил жену за руку, ощутил, что она теплая, что пульс под большим пальцем трепещет, как птичий хвостик. – Милая, я вызову «Скорую». Не нравится мне это все. Ты ведь второй день хандришь. А вдруг что-то серьезное? Не дай бог, ты инфаркт на ногах переносишь!