Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа» - стр. 19
Петербургская жизнь Каржавина первой половины 1790‐х годов (без должности, без определенных доходов, без собственного угла) еще больше осложнилась после смерти Козлова, часто выступавшего его защитником. И опять он нашел приют в доме своего старого друга В. И. Баженова. Но присущий ему оптимизм начал явно его покидать. В одном из писем к жене в Париж 46-летний Федор Васильевич написал о себе в третьем лице: «Он живет один, как медведь, никого не видит, или видит очень редко, ничего не имеет, кроме книг и чернил <…>»172.
Шарлотта (Каролина Петровна) Каржавина-Рамбур прибыла в Петербург 31 июля 1791 года. С ее приездом жизнь Каржавина не стала менее одинокой, к тому же за неимением средств супругам пришлось жить сначала в разных домах, а затем и в разных городах173. Все же одна положительная перемена произошла: Шарлотта привезла с собой библиотеку мужа, которую заботливо сохраняла в Париже и, как следует из их переписки, даже пополняла174.
Почти 17 лет Каролина Петровна прожила в России, служа гувернанткой в разных домах. Умерла она в Курске 21 марта 1808 года175. Через три года после смерти жены Каржавин заключил новый брак – с Надеждой Никитичной Барановой. По словам Н. П. Дурова, об этом браке мало что известно, мы знаем лишь то, что отец жены служил в дирекции императорских театров176.
В 1797 году, после воцарения Павла Петровича, Каржавин был «по высочайшему повелению» принят в Адмиралтейств-коллегию на должность «англо-американского» переводчика в чине коллежского асессора. Участие в его устройстве (по просьбе В. И. Баженова) принимал вице-адмирал Г. Г. Кушелев, пользовавшийся расположением Павла I и назначенный им 1 ноября 1798 года вице-президентом Коллегии177. Лишь к концу жизни Каржавин получил чин надворного советника, оставаясь при этом в должности скромного чиновника. Умер Федор Васильевич скоропостижно – в Петербурге 28 марта 1812 года. Смерть его странным образом совпала с делом о «подметном письме» Александру I, которое было написано против М. М. Сперанского якобы от лица московского градоначальника Ф. В. Ростопчина и «москвитян»178. В ходе полицейского расследования Каржавин был заподозрен в его распространении, но допросить подозреваемого не успели «по причине внезапной смерти»179. Авторство этого охранительного по содержанию документа до сих пор не установлено180.
Выросший в Париже и почти забывший родной язык Каржавин во Франции формально оставался «чужим» – чужестранцем с вытекающими отсюда последствиями. Но и у себя на родине, где он мечтал «услугу показать отечеству науками, коими он столько лет обучался»181, стать «своим» ему тоже не удалось. Реалии русской жизни ему волей-неволей приходилось сравнивать с аналогичными явлениями во французской столице (провинции он, по-видимому, не знал), которые представлялись ему образцовыми. Он не упускал случая знакомить своих соотечественников с жизнеустройством первого европейского города, в котором курсировал общественный транспорт, имелось уличное освещение, а сами улицы были оборудованы тротуарами; где функционировали театры, кафе, публичные библиотеки и выставки, были доступны для публики прекрасные сады и парки; где одни площади украшались величественными монументами королей, а на других производились «всякия смертныя казни»… Культурные параллели просматриваются в отрывочных, порой слишком эмоциональных замечаниях Каржавина, разбросанных на полях прочитанных книг и журналов, в его комментариях к своим и чужим сочинениям, наконец, в альбоме «Виды старого Парижа».