Ф. А. Абрамов. Сборник - стр. 31
Потом он опять шагал за плугом. Холодная земляная сырость дышала ему в лицо. Скрипело колесо плуга. И мысли, тоскливые и однообразные, как скрип колеса, сжимали ему сердце…
Во время кормежки лошадей к нему подошел Трофим. Молча, не разговаривая, сел в затишье к телеге, поставил меж ног берестяную коробку и с остервенением накинулся на еду. Степан Андреянович лег сбоку Трофима, устало прикрыл глаза.
– Чего не ешь? Раз смерть обошла – живи.
Он ничего не ответил. Перед глазами, едва он лег на промежек, опять заколыхалась черная, лоснящаяся на солнце пашня, белая голова сына выплыла из голубого марева…
– Ну как, старики? Не сыро? – Это голос председательницы.
Степан Андреянович нехотя повернулся, сел.
– А в Оськиной навине сыровато. Я Софрона на малые холмы перевела. – Анфиса вопросительно взглянула на Степана Андреяновича: «Не обижаешься?»
– Раз сыро – чего же…
– Смотрю, не разучился, сват. – Улыбаясь, она прикинула на глаз вспаханный участок.
– Эта наука такая, что и на том свете помнить будешь…
– А я ведь к вам по делу, – сказала Анфиса, присаживаясь. – Бригаду вашу разорять пришла. Хочу двух пахарей к Насте перевести. Замучилась девка. Вдвоем с Василисой, старухой, – некому плуг наладить… Кого бы ты, сват, не пожалел?
Степан Андреянович безучастно пожал плечами: бери, мол, кого надо, не все ли равно.
Морщины собрались на лбу Анфисы. И все вот так: ничем не разворошишь. Бригаду стала предлагать, боялась – отказываться будет. Нет, не отказался. И что ни скажешь, делает, а сам – как подмененный ходит. «Может, лучше бы не трогать его… – ворохнулась у нее мысль. – Да где же люди-то?»
И она опять обратилась к Степану Андреяновичу:
– Ну дак кого, сват?
– Не знаю…
– Чего тут знать? – поддержал Анфису Трофим, на минуту отрываясь от еды. Дело говорит председатель.
– Может, Дарью да Трофима Михайловича? – подсказала Анфиса.
Трофим рывком вскинул голову:
– Это почто меня? Что я, бельмо в глазу? Век в одной бригаде, а теперь в чужую…
– Да ведь кого-то надо! Ты не возражаешь, сват?
– Раз надо, дак надо…
– Ах так! – Трофим с неожиданной легкостью вскочил на ноги. – Меня? Ну подожди! Вспомнишь Трофима Лобанова!
Он торопливо побросал в берестяную коробку остатки еды и, упрямо, по-бычьи нагнув вперед голову, затопал к своей лошади. Степан Андреянович тоже пошел к своему коню.
Анфиса горько покачала головой. Господи, и так-то все рвется, на живую нитку сметано, а тут еще каждый норовит характер показать…
Кругом лежали серые невспаханные поля, разделенные перелесками, ручьями и холминами. И на этих полях лишь кое-где копошились старики и старухи да надрывались многодетные бабенки. Да что это будет? Когда все это перепашем?
Холодное, белесое, точно вылуженное, небо не предвещало тепла. Ни единой травинки не зеленело под этим небом. И она знала, что сегодня ночью, как и вчера, и позавчера, поднятая ревом голодной скотины, она опять будет выбегать на улицу и с напрасной надеждой вглядываться в огород. В белом омуте наступающих белых ночей она увидит все ту же голую, мертвую землю.
Глава десятая
Митенька Малышня, проводив Лукашина до конюшни, стал объяснять:
– Вон прясло-то[15] стоит, видите? – Он указал за болото, на широкий холм. – Это Настасьи Филипповны поля. Там и председатель. Сама пашет…