Ежевичное вино - стр. 34
– Что?
Привой был примотан к ветке ярко-красной ниткой. Поверх Джо намазал какой-то смолы, от которой пахло едко и сладко. Он кивнул своим мыслям, словно состояние дерева его удовлетворило.
– Ты мне говорил, что потерял пальцы в Дьеппе, – напомнил Джей. – Во время войны.
– Ну да. – Джо ничуть не смутился. – Здесь тоже война была, как ни поверни. Я их потерял, когда мне шестнадцать годков было, – защемил между вагонетками в тысяча девятьсот тридцать первом. Меня потом в армию не брали – ну, я к «Мальчикам Бевина»[46] попал. У нас три обвала было в тот год. Семь человек осталось под землей, когда тоннель обрушился. И далеко не все взрослые – мальчишки, сверстники мои, и младше; в шахтах с четырнадцати сполна платят. Мы неделю работали по две смены, откапывали их. Мы слышали, как они кричат и плачут за обвалом, а как попытаемся их достать, опять кусок тоннеля рушится. В темноте, потому как рудничный газ, по колено в жидкой глине. Мокро, дышать нечем, и все до единого знали, что потолок может снова обвалиться в любую минуту, но мы все равно пытались. А потом заявились хозяева и закрыли весь ствол. – Он посмотрел на Джея в нежданном бешенстве, глаза потемнели от застарелого гнева. – Так что вот этого не надо, сынок, мол, я не был на войне, – рявкнул он. – Я знаю о войне не меньше – о том, что такое война, – чем любой парнишка во Франции.
Джей глядел на него, не зная, что сказать. Джо смотрел в пустоту и слышал крики и мольбы мальчишек, давным-давно погребенных в зарубцевавшейся ране Дальнего Края. Джей вздрогнул.
– И что ты будешь делать?
Джо пристально уставился на него, словно выискивая малейшие признаки осуждения. Затем расслабился и улыбнулся привычно и печально, одновременно ища в кармане замызганный пакетик жевательного мармелада. Взял конфетку себе, а остальные протянул Джею.
– Что всегда, сынок, – заявил он. – Я свое так просто не отдам, во как. Они у меня попляшут. Пог-Хилл – мой, и никто не заставит меня переехать в гнусную дыру какую, ни они и никто другой.
Он смачно откусил голову мармеладному человечку и достал из пакетика другого.
– Но что ты можешь? – возразил Джей. – Они же придут с ордерами на выселение. Отключат газ и электричество. Может, ты…
Джо посмотрел на него.
– Всегда можно что-то сделать, сынок, – тихо произнес он. – Думаю, пора проверить, что работает по правде, а что нет. Пора достать мешки с песком и задраить окна[47]. Откормить черного петушка, как на Гаити.
Он демонстративно подмигнул, словно предлагая вместе посмеяться над своей загадочной шуткой.
Джей оглядел участок. Он увидел амулеты, прибитые к стене и привязанные к ветвям, знаки, выложенные битым стеклом на земле и написанные мелом на цветочных горшках; внезапно накатил приступ кошмарной безысходности. Все казалось таким хрупким, таким трогательно обреченным. Потом Джей перевел взгляд на улицу, на закопченные убогие домики с их кривыми крышами, уличными сортирами и окнами, прикрытыми полиэтиленом. Через пять-шесть участков от них на веревке сохло белье. Перед домом двое детишек играли в канаве. И Джо – славный псих Джо, с его мечтами, его путешествиями, его шатто,
Конец ознакомительного фрагмента.