Ежевичная водка для разбитого сердца - стр. 54

– Твоя сестра не изменилась, насколько я поняла?

– Если бы… она еще и объяснила мне, что мой любимый ушел, возможно, из-за того, что я настолько считала его своим, что перестала краситься, когда была с ним вдвоем? Послушать ее, так нельзя, чтобы любимый видел меня ненакрашенной? И все это с вопросительными знаками в конце предложений?

– А у нее есть парень?

– Похоже на то.

Как я ни старалась, в моих словах прозвучало слишком много горечи. Моя четырнадцатилетняя сестренка, квинтэссенция поверхностности, на мой взгляд, и та имеет парня, а я своего потеряла – это угнетало меня ужасно. Она дала мне и другие советы, которые явно произвели впечатление на Беатрису, а меня просто разозлили. Больше всех мне понравился следующий: «Делай красивое и неземное лицо перед зеркалом, а когда он на тебя посмотрит, притворись, что не замечаешь и не сразу меняй лицо».

– Тебя хватило сдержаться, или ты сочла своим долгом объяснить ей, что она смешна? – спросила Катрин.

Я надула губы:

– Ах, брось, Кэт! Это ее день рождения!

– Да, но какой смысл, если все современные девочки думают так же?

Катрин посмотрела на меня, явное понимая: это не феминистка во мне не соглашалась с Одреанной, а, скорее, не изжитая до конца девчонка.

– Как ты думаешь, мы перестанем когда-нибудь быть девчонками? – спросила я Катрин.

– Напомню тебе, что я учу текст, который говорит как раз девчонка шестнадцати лет.

– Да. Это так нелепо… Беседуя с компанией подростков в подвале, я говорила «взрослые», имея в виду отца и Жозиану. Не себя.

– Я знаю.

– Флориан был взрослым, – сказала я.

– Угу.

– Не знаю, хорошо ли это… я хочу сказать: к этому надо бы стремиться, нет?

– Могу я еще раз напомнить тебе возраст героини, которую я надеюсь однажды сыграть на телевидении?

Я подняла свой стакан в знак согласия.

– Роль большая? – спросила я, кивнув на бумаги, над которыми склонилась Катрин.

– Это сквозная роль. Только ради этого… Думаю, я согласилась бы сыграть цветочный горшок, если бы это означало постоянную работу.

– Ну, уж…

– А что? Мне нужны деньги! И мне нужно играть!

– Цветочный горшок?

– Все равно что.

– Тебе не кажется, что это немного странно?

– Хотеть сыграть цветочный горшок? Нет, сыграть можно все.

– Да нет, я хотела сказать… я не хочу разводить грошовую психологию…

Невыносимое начало фразы, однозначно указывающее на то, что говорящий как раз и собирается разводить грошовую психологию.

– Но тебе не кажется, что есть что-то как бы… демонстративное в такой потребности сыграть роль?

– Думаешь, ты не играешь?

В ее вопросе не было агрессивности. Просто замечание, но в моем состоянии я сама простерла его на все мое прошлое, на всю мою жизнь. «До какой степени можно играть? – спросила я себя. – Надо или не надо?» Я, конечно, подозревала, что существуют странные экземпляры, которые всегда абсолютно честны и безупречно подлинны. Но они пугали меня, пожалуй, не меньше, чем вечные комедианты, великие актеры повседневности, те, о которых никогда не знаешь, чувствуют ли они на самом деле то, что говорят, или так усиленно притворяются, что и сами в это верят. Есть ли золотая середина между двумя этими крайностями? Я провела рукой по лицу.

– Мне надо еще выпить, Кэт.

– Нико в баре, иди к нему, если хочешь.

Образ Никола, сидящего за кружкой светлого пива в приглушенном свете бара, вдруг показался мне маяком в ночи. Мне бы, наверно, следовало заподозрить, что неспроста я вижу нечто столь спасительное в факте присутствия друга в баре и что лучше мне было бы лечь спать, но я, недолго думая, надела пальто.