Эжени де Франваль - стр. 9

Когда у него спросили совета, Клервиль, будучи человеком рассудительным, не стал принимать никакого решения, не выявив прежде причин, по которым господин де Франваль противится браку своей дочери. И хотя госпожа де Фарней намекнула на некоторые характерные подробности, позволяющие заподозрить тайный любовный роман, который, как известно, в действительности существовал, осмотрительный духовник отбросил эти предположения, как крайне оскорбительные для госпожи де Франваль и ее супруга, и с негодованием отклонил их как недопустимые.

– Столкновение со злодеянием столь прискорбно, сударыня, – говорил порой этот почтенный человек, – что маловероятно, чтобы разумное существо добровольно преступило барьеры целомудрия и сдерживающие начала добродетели, а посему я всякий раз преодолеваю омерзение, прежде чем решаюсь приписывать кому-либо такого рода провинности. Следует как можно реже отдаваться во власть злобных подозрений, часто они лишь порождение нашего самолюбия, почти всегда – плод невольного сравнения, которое происходит в глубине нашей души, когда мы спешим допустить порочность других, чтобы заслужить право на признание собственного превосходства. Поразмыслив, обнаруживаешь – разве не предпочтительней, чтобы тайная вина никогда не была раскрыта, нежели с непростительной поспешностью предполагать иллюзорный вред и тем самым беспричинно чернить в наших глазах людей, не совершивших никаких иных проступков, кроме тех, что приписала им наша гордыня. Следуя такому принципу, выигрывает каждый. Ведь наказывать за преступление – необходимость куда менее настоятельная, чем предотвращение его распространения. Оставляя его и далее пребывать в тени, которой оно так жаждет, мы тем самым как бы уничтожаем его. Преданное огласке, оно вызывает скандал; слухи о нем пробуждают страсти тех, кто предрасположен к такого рода проступкам. В неотделимом от преступления заблуждении тайный злодей льстит себя надеждой, что он удачливей того, кто был признан виновным; происходящее для него не урок, а руководство к действию, и он предается бесчинствам, на которые, быть может, никогда не решился, если бы не опрометчиво поднятый шум, ошибочно принимаемый за торжество правосудия; в основе же публичного осуждения лежат лишь ложные понятия о строгости нравов, либо замаскированное тщеславие.

И он не нашел лучшего решения на первое время, нежели точно выяснить истинные причины отсрочки Франвалем замужества дочери, а также доводы, заставляющие Эжени разделять подобный образ мыслей: было решено ничего не предпринимать, пока не будут окончательно установлены эти мотивы.

– Ну вот, Эжени, – вечером сказал Франваль дочери, – вы видите, нас хотят разлучить; неужели им это удастся, дитя мое? Добьются ли они разрыва самого нежного в моей жизни союза?

– Никогда, ни за что! Не опасайся этого, мой милый друг! Эти сладкие узы для меня столь же драгоценны, как и для тебя. Ты не обманывал меня. С самого начала ты дал мне понять, насколько наша связь оскорбляет общепринятые нравы! Не страшась нарушить обычаи, которые различаются в зависимости от климата, а значит, не представляют ничего святого, я сама пожелала этих уз, связала их без всяких угрызений совести, так не бойся же, я их не разорву.

– Увы! Кто знает? Коленс моложе меня… У него есть все, чтобы очаровать тебя. Не слушай меня, Эжени. Это остатки твоих заблуждений, вероятно, еще ослепляют тебя. Однако года и здравый смысл, утрата престижа, который дает замужество, вскоре породят в тебе сожаления. Эти сожаления ты будешь связывать со мной, и я никогда не прощу себя за то, что стал их причиной!