Евротрэш - стр. 4
Удалось ли ему испытать желанное унижение от исландок, которых за долгие годы перебывало в его доме немало? Одну я хорошо помнил, ее звали Сигридур, она была лет девятнадцати, высокая, с льняными волосами, киргизским разрезом глаз и мелкими веснушками на прозрачно-бледной коже. С Сигридур, склонившись над письменным столом и высунув от усердия кончик языка, изучались руны, нордический алфавит, с помощью которого немецкие представители нордической расы могли прочитать прошлое и будущее человечества – да, вся эта эзотерическая белиберда штудировалась в уставленном стопками книг кабинете моего деда.
Вся: летающие тарелки, Новая Швабия, доктрина вечного льда и, разумеется, Тибетская экспедиция СС, в организации которой дед принимал участие как посредник между рейхсуправлением пропаганды и подразделением СС «Наследие предков». Вся эта чушь усваивалась и обсуждалась с терпеливой Сигридур за крабовыми бутербродами и лимонадом в ожидании момента, когда семья наконец отправится наверх спать, и тогда, если повезет, может наконец исполниться заветная мечта: быть привязанным юной, белокожей, веснушчатой Сигридур колючей проволокой к ножке стола… Já, elskan mín[4], может быть, произносила она, иди ко мне, малыш!
Порой, а если честно, то и часто, я говорил себе, что способность адаптироваться к глубоко ненормальной семье – не признак душевного здоровья. И как мне удалось, как было вообще возможно выкарабкаться из психических расстройств и душевных омутов моего семейства, бездонных, кромешных, отвратительных – и вырасти более или менее нормальным человеком – над этой загадкой я бился, глядя в потолок с гостиничной койки в Цюрихе, под гогот пьяных цюрихских подростков, выгуливавших под моими окнами свой унылый хмель.
Мать была, как я уже говорил, совсем за гранью, в совершенно, как уже упоминалось, безнадежном состоянии, но кто знает, возможно, она всё-таки сохранила толику осмысленности в своем безумии, может быть, она неуклонно преследовала некую цель, существовавшую только в ее воображении, может быть, ей представлялись в будущем новые перспективы, а может быть, ей просто было страшно, как тогда, когда она в прошлый раз позвонила сама, пять лет назад, и плакала в трубку, хотя она вообще никогда не плачет, перед операцией на позвоночнике, когда она сказала, что ужасно боится.
Эти минуты мне не забыть никогда: я стоял перед «Бальтазаром» в Нью-Йорке, была весна, по Бродвею валили толпы, а я пытался по телефону ее успокоить. Ну что ты, говорил я, это же пустячная операция, и всё такое, но она-то, конечно, знала – она всегда всё знала заранее – что для нее нормальная жизнь кончилась, что за хирургическим вмешательством последуют осложнения, а постоянные боли в животе, от которых она страдала, еще когда я был маленьким, окажутся тяжелейшим запущенным воспалением.
Воспаление это из-за операции на позвоночнике перешло в острую форму и с такой силой атаковало ослабленный организм, что она впала в кому, ей пришлось делать искусственную вентиляцию легких путем интубации трахеи, и так она несколько месяцев пролежала в реанимации в частной клинике под Цюрихом, утыканная трубками, в окружении гудящих насосов, пронзительно пищащих приборов и более или менее благожелательных медсестер и главврачей, изо всех сил старавшихся спасти ей жизнь, что вообще-то необычно для Швейцарии с ее особым отношением к смерти.